Собрание сочинений в семи томах. Том 5. На Востоке - Сергей Васильевич Максимов

В гребцах у меня очутился еще один орочон, которого только по черным жестким волосам да по излишней развитости верхней челюсти можно было признать за инородца, а относительно он недурен. Маленькие орочоны вообще не безобразны и далеки от соплеменников-взрослых. Весьма недурна молодая орочонка (ей 25 лет), которая продала мне утку особенно, если попристальнее вглядеться в нее: глаза черные, взгляд веселый, добрая улыбка и смешки. Но зато, по мере того как скелет орочона с летами складывается, развивается, принимает законченные формы, — чем, одним словом, человек становится старее, тем черты его принимают округлость и близятся к некрасивому самородному типу. Такова тут же, у берега, стоявшая старуха: она и мала ростом, и щеки ее необыкновенно отдуты и как будто распухли, особенно по орбите глаз, да и ходит она как-то вприскочку на своих тоненьких ногах. Но вообще во взгляде орочон нет той тупости и бессмыслия, которыми отличаются старые друзья мои, вотяки и самоеды.

Амур продолжает говорить одно и то же. Горы левого берега, отходя от реки, оставляют впереди себя площадь широкую, всю обсаженную той же лиственницей, начавшей уже на этот раз зеленеть. Горы правого берега, принадлежащие уже Китайской империи, все-таки продолжают оступаться в реку крутыми утесами, кое-где разрезанными поперек ложбинами, из которых журча бегут ручейки. Из русского берега выпала река Урка, рыбная; на ней сделан так называемый ез, т. е. тот же беломорский забор для рыбы, только с измененными названиями принадлежностей[4]. Попадают в эти заездки: хариусы, лини, таймени, налимы. Видимо, казаки наши не зевают. Не зевают они и около себя. На правом берегу во многих местах виден был дым, показывался даже огонь. Сибиряк и на Амур перенес свои вековые обычаи пускать так называемые палы, объяснять и здесь их необходимость тем же, чем объясняют это обыкновение и на Шилке, и на Енисее, и на Иртыше. Палы эти сжигают, истребляют кобылку, вредную для хлебов, в самом ее зародыше; в яйцах и куколках истребляют и всякого паута (насекомых и гадов). Но палы опасны для селений — это неоспоримая, ежегодно несколько раз доказываемая истина. Чрезвычайно красивы эти пожары ночью, когда огненные змейки их вбегают в различных направлениях в гору или такими же огненными ручейками сбегают вниз в чрезвычайно прихотливых и разнообразных извивах. Но вот белесоватый дым палов изменился в черный и повалил густо и быстро, спирально крутясь вверх и брызгая по сторонам крупными искрами, — загорелись смолистые пни, валежник, хвоя ближайшего дерева. Палы начинают трещать и гудеть; подуй в это время усиленный, настойчивый ветер — палы быстро превращаются в лесной пожар, от которого трудно сибиряку защититься канавами и новыми палами, пущенными навстречу. Догадливые крестьяне при приближении сильных чужих палов деревни свои предварительно опаливают своими палами и иногда спасают их.

— Палы здесь (на Амуре) жгут для скота, чтобы ветошь (старая, прошлогодняя, нескошенная трава) новой травы не глушила, чтобы была хорошая елань (сенокосное место), — объясняет мне один из гребцов.

Между тем высокие и округлые горы китайского берега ушли от берега далеко, в дальнюю монгольскую степь; показалась низменность лесистая, а может быть, дальше и болотистая. Левый берег по-прежнему низменный; по-прежнему горы стоят вдалеке, в стороне, уступая место этой равнине, иногда выбегающей к воде прикрутостью. Река кое-где начинает разбиваться на протоки и таким образом строит острова, песчаные у самого берега, зеленые на всем остальном протяжении. Но вот речка Игнашина, а за ней, по берегу, и тот ряд новых изб, которому дано название станицы Игнашинской.

В ней 20 дворов; те же виды и те же вести: впереди огороды, позади их дома, обращенные лицом к реке. Сзади домов проложили было улицу, да раздумали.

— Начальство нашло, что неладно там-то: улица по задворьям домов не живет, — велели прочищать впереди.

Огороды вследствие того стали такие маленькие и уютные, не столько огороды, сколько игрушечки; улица вышла такая узенькая, неровная, оттого что изрыта поперек недавними бороздами и грядами.

— Шибко же грязно живем, когда дожди пойдут. Земля разрыхлена, что пух; для огородов приспособляли, а теперь, вишь, улица стала. Чистим-чистим гряды: все плохо!

— Понятно: еще бы не так!

В начале поселения много пало скота и лошадей; коровы во время сплава промочили ноги, по колени стоя в воде во все время, редко получая пищу и не сходя на берег; лошади замотались от усиленной казенной гоньбы с почтами и курьерами, оттого игнашинские казаки нынешний год половину полей не поднимали. Обсеялись ячменем, пшеницей и рожью из собственных запасов, оставшихся от прошлого года. Запасами в нынешнем году подошли сильно, особенно в хлебе; ждали вспоможений от казны, да, говорят-де, отказали, не дадут. Зимой четыре месяца пользовались казенным пособием, выдаваемым на один месяц, за которым пособием (кому нужно было) ездили на своих подводах в Покровское. Живут чисто. Землю хвалят: лучше-де аргунской. Начали рыбу ловить самоловами (большими сетями запастись еще не успели). Селение прибавляется, обстраивается, да тут и есть где: места много. Один казак, по-видимому, более достаточный, к первоначальному квадратному скороспелому дому своему сделал пристройку. Вышло недурно, поместительно для его большой семьи. Он к дому и клетушку приделал, и скот огородил плотно.

По бойкости и развязности в разговорах и движениях, по кропотливой деятельности около дому, по всей наглазной обстановке (в гребцы со мной наряжают по большей части ребятишек с одним каким-нибудь взрослым калекой) — вообще по всему видно, что благодарная, но невозделанная и новая почва заставила сбросить лень, принудила, что называется, развернуться. Так и должно быть. Ленивый и у каши не спорок. А труда, видно, было много: лесные пни, в аршин в диаметре, видны еще во многих местах: и перед домами на улицах, и на дворах, и на задворьях. Лес этот выжигали и отчасти вырубали. Избы в станице выстроены из толстых, диковинных бревен и зимой, говорят, теплы были. В гостиных комнатах завелись даже картинные украшения московского дела (покупали у проезжих купцов с Шилки).

Станица Уруши — с новыми рассказами и жалобами на бедность...

В речах рассказчиков много простоты и искренности, а в говоре их — особенностей. Вообще все казаки, пришедшие на Амур с Аргуни, картавят и призекивают: букву «з» употребляют вместо «ж», V вместо «ш», и проч. В самом типе их замечается что-то особенное: приметная скуластость, узкий разрез глаз, поразительная смуглость кожи — как бы перерождение монгольского типа