Владимир Гаков - Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

"Лобовые" призывы и заклинания одуматься, как это ни грустно констатировать, мало кого убеждают. Но брошенное в души семя беспокойства, семя "неприятных мыслей" (о которых говорил Адамович) когда-нибудь обязательно прорастет.

И фильм "На следующий день" это хорошо иллюстрирует.

Режиссер не скрывал программности своей картины, и не случайно все время, пока шли съемки, ему постоянно ставили палки в колеса. Давление ощущалось повсеместно, и, когда, например, армия отказалась помочь с военной техникой, все пришлось строить "своими руками"[61].

Как только фильм вышел на экраны Америки, он удостоился многочисленных, в основном сочувственных, откликов и в нашей печати. Картина Майера, не блиставшая какими-то особенными художественными находками, впервые — и, может быть, именно благодаря своему "аскетичному" документализму — высветила для миллионов американцев один неприятный вопрос, над которым многие предпочитали не задумываться. Вопрос заключался в том, что им, американцам, тоже крепко достанется. Даже если война каким-то чудом сведется к ограниченному обмену ядерными ударами.

В это оптимистам-американцам верить конечно же не хотелось…

Эффект бомбы (во всех смыслах) действительно был зафиксирован. И американские ракеты, почти бесшумно, белыми шлейфами прочертившие мирно-голубое небо над канзасским городом — так это далеко от начавшейся "заварушки" в Европе, о которой постоянно бубнил телевизор и кричали шапки на первых полосах газет! — по произведенному на аудиторию ужасу стоят всей второй половины фильма, где расписаны уже ставшие каноническими постъядерные картины. Ибо американцы, подсознательно приученные к мыслям о своей избранности — в смысле том, что им избирательно повезет и в атомной войне! — внезапно осознают, что иллюзию эту уже скоро разрушат приближающиеся к Америке советские ракеты.

А потом, в день открытия Московского конгресса врачей, фильм Майера показали впервые по советскому телевидению. Но стояло лето 1987 года — и вопросов картина поставила больше, чем дала ответов.

Финал картины производит впечатление двойственности. "Америка лежит в развалинах, но она не сломлена", — по радио заверяет отчаявшихся сограждан президент, и жизнь, несмотря на голод, радиацию, эпидемии, мародерство и разбой, медленно, по верно начинает входить в привычную колею. Нетрудно представить себе разную реакцию телезрителей: одни выйдут на антивоенную демонстрацию, другие забьют в патриотический набат — нация, мол, в опасности, немедленно разворачивайте СОИ и т. д.

Но самое любопытное я узнал на конгрессе от молодого американского психолога Перрена Френча. Он провел опросы сограждан накануне выхода фильма на телеэкраны и сразу после премьеры и сравнил результаты. Опубликованные в специальном выпуске "Международного журнала психического здоровья", результаты эти однозначно свидетельствовали: реакция на фильм оказалась не столь сильной, как рассчитывал постановщик[62].

Статья Френча с соавтором называлась так: "Половина нации наблюдала за ядерной войной — и никто не вздрогнул?"…

Нет, конечно, был и вполне естественный ужас, и отвращение, и непосредственное сопереживание событиям на экране, но глубинные психологические реакции, кардинальную внутреннюю переоценку отношения к ядерной воине фильм не вызвал.

Авторы исследования с явным беспокойством констатировали, что "наиболее болезненная психологическая реакция американцев на угрозу ядерной войны заключается в их избирательной невнимательности"[63]. Ситуация, хорошо известная психологам: человек видит, слышит, воспринимает преимущественно то, что подсознательно хочет видеть, слышать и воспринимать.

Значит, правы те, кто пессимистически предлагает вообще махнуть рукой на все потуги художников остановить угрозу?

Не совсем так. Обыденное сознание — система инертная, и для того, чтобы результат какого-либо воздействия на нее проявился отчетливо, требуется время. Что-то застревает, западает глубоко в душу — и потом взрывается. Чаще совсем не так и совсем не тогда, как "планировали".

В 1982 году, по данным опроса, проведенного газетой "Лос-Анджелес таймс", из полутора тысяч опрошенных американцев только 3 процента подчеркнули "ядерную войну" в списке из девяти тем, которым они "хоть в какой-то мере уделяют внимание"[64]. Спустя три года, как сообщил Перрен Френч, ее подчеркнуло более половины опрошенных…

В его статье, о которой шла речь, высказана только гипотеза, которая имеет все основания оказаться верной: "Если рассматривать ядерную войну как опасность, которую может предотвратить медик (так называемая "превентивная медицина"), то главным "фактором риска" следует считать приятие значительной частью населения статус-кво, к тому же усиленное избирательной невнимательностью. Для тех, кто эту проблему осознает, вопрос ставится так: каким образом преодолеть эту "невнимательность", как подвигнуть ответственное меньшинство на действия, а большинство неактивного населения — на поворот от слепого конформизма к моральному неповиновению? Аудиовизуальные средства воздействия масс-медиа нам представляются наиболее вероятным средством для достижения этой цели"[65].

И еще, разумеется, искусство обладает уникальной способностью говорить ярко и образно. Что блестяще продемонстрировал фильм не новичка в американском кино Джона Бэдхэма "Военные игры".

У нас об этой картине тоже много писали, но — напомню: одержимый "компьютерной лихорадкой" американский подросток случайно подключается к сверхмощному пентагоновскому "электронному стратегу" и начинает играть с ним в войну. В результате вот-вот готова разразиться реальная война… Фильм, впрочем, кончается вполне благополучно. ФБР обнаруживает нарушителя спокойствия, парень в свою очередь разыскивает изобретателя сверхкомпьютера, и оба они все-таки останавливают его с помощью нехитрой провокации — подбрасывая игру поинтереснее: "крестики-нолики".

Но, как мне показалось, рецензенты явно недооценили финала картины. Когда на огромных экранах в Центре управления стратегическими ядерными силами компьютер проигрывает возможные варианты ядерной войны — и мы видим эти светящиеся стрелки ракет, накрывающие планету, и на миг вспыхивающие окружности, означающие ядерное поражение цели, — в зале повисает долгое молчание. Игра, идущая, кстати, во все более ускоренном темпе, окончена, и на центральном дисплее загорается надпись: "Никто не побеждает — кто бы ни начал. Странная игра"…

По-своему символический финал затеянной и в действительности игры в атомную войну.

Как быстро мы овладеваем "ядерным знанием"! То, что еще десятилетие назад воспринималось как нечто фантастическое, сегодня становится расхожим штампом.

Впрочем, только ли "фантастическое"? Ведь повое качество войны — ее ультимативность — предвещали не только писатели, но и ведущие ученые и политики, а они-то заведомо не относились к своим прогнозам как к фантастике. Правда, в большинстве своем и не разрабатывали эту идею… Можно только сожалеть, что и в воспоминаниях о Ленине остался всего только высказанной вслух мыслью ленинский прогноз: "Будет такое время, когда война станет настолько разрушительной, что она вообще станет невозможной"[66].

Помню, как в 1983 году, прочитав в американском научно-популярном журнале свежую сенсацию — изложение концепции "ядерной зимы"[67], собрался было рассказать о ней в одной из собственных статей, да не тут-то было. Мало сказать: "столкнулся с почти непреодолимыми трудностями" — редактор одного журнала только иронически хмыкнул тогда: "Вы бы еще в "Красную звезду" предложили такое"…

Год спустя об этом писали все. Сегодня "ядерная зима" не экзотический (странное сочетание слов!) мысленный эксперимент ученых-теоретиков и писателей-фантастов, а самая что ни на есть материальная основа, на которой строится новое политическое мышление.

Она растопила (еще одно странное слово в сочетании с "зимой") лед вековых предрассудков. И заставила думать самых конформных и аполитичных. И холод ее не отступает[68]…

Впервые, как известно, перспективу "ядерной зимы" случайно открыли специалисты физики и математики, изучавшие на моделях климатические изменения в результате опустошительных лесных пожаров. Тогда-то и мелькнула мысль о том, что самым страшным последствием обмена ядерными ударами будут даже не огромные человеческие жертвы и разрушения, а опасность поистине глобальная, угроза непреднамеренного запуска атмосферных процессов, остановить которые никому потом не удастся.