Владимир Гаков - Ультиматум. Ядерная война и безъядерный мир в фантазиях и реальности

Как убедить сегодня в нелепости аналогий тех, кто усиленно сопротивляется очевидности? Кого оболванивали с детства, из того заученное не вышибешь никакими контраргументами. Да и "учителя" уж больно постарались…

"Kill Commy for a Mommy!" ("Убей коммуниста ради своей мамочки!") — это-то никакая не "пропаганда", я сам видел — хотя, признаюсь, всего раз-два — подобные значки на американцах. В Соединенных Штатах продается множество шутливых значков, а написано на них зачастую такое, что нам покажется неуместным для вышучивания (американцы — те просто нос задирают от гордости за свою свободу от каких-либо табу). Но если б только значки!

Переубедить действительно трудно. Для читателей и слушателей с "того" берега Атлантики, десятилетиями воспитывавшихся в духе недоверия ко всему, что произносится с берега "этого", любые доводы будут казаться пропагандой. Приходилось сталкиваться с этим и в 1988 году — на Всемирной конвенции в Новом Орлеане, в самый разгар моды на все "советское"; когда даже Афганистан перестал быть камнем преткновения, многие американцы по-прежнему не верили…

А между тем пожелай они — и один частный пункт моей "пропаганды" можно было бы легко проверить, факт отсутствия в советском искусстве творений, аналогичных фильму "Красный рассвет".

При всем желании, уверен, не найти в нашей фантастике ни картин советской оккупации Соединенных Штатов, ни ужасов "американского нового порядка" на советской территории. Нет таких произведений (хотя рецидивов времен "холодной войны", конечно, хватало и у нас, и о некоторых еще будет сказано)… Стоило завести речь о научной фантастике, как дискуссия о равной ответственности двух пропагандистских машин — советской и американской — по созданию "образа врага" становилась для моих оппонентов попросту невыгодной.

Любая пропаганда в какой-то мере несет за это ответственность, что прекрасно показано в книге Сэма Кина "Лица врага". Про американскую пропаганду нам все ясно с детских лет; что касается аналогичных упреков в наш адрес, то их в течение долгого времени "отметали с порога", хотя сегодня следует наконец признать: основания для них были, и винить за это нам некого, кроме себя самих.

Можно спорить с Кином о мере, об интенсивности пропаганды, но факт остается фактом: в создание образа "американского врага" наше искусство внесло свой весомый вклад.

Только вот советская научная фантастика, кажется, оставалась сравнительно чистой от всего этого.

Если рассматривать ее как специфическое "зеркало" главенствующей в обществе идеологии, как модель его представлений о собственных перспективах, целях и идеалах, то пресловутого "равенства" мы не обнаружим. Утверждаю вовсе не с позиций "квасного патриотизма": областей, в которых наша фантастика (на мой взгляд, по крайней мере) уступает западной, достаточно. Даже если говорить о политике, критические замечания в адрес писателей-соотечественников найдутся у любого советского критика… Но чего не могу вообразить, так это советского аналога спецномеру "Кольерс" или фильму "Америка".

Справедливости ради помянем и некоторые собственные грехи. К счастью, не было крупномасштабных вторжений, атомных бомбардировок Вашингтона или американских концлагерей на советской территории. Зато шпионы и диверсанты "оттуда", из-за океана, одно время в советской фантастике встречались столь же часто, как инопланетяне или роботы. Однако как тенденция подобная "фантастика" давно канула в небытие.

Кто, кроме дотошных библиографов и энтузиастов-фэнов, сегодня помнит "вершины" ее — вроде романа Валентина Иванова, оптимистично названного "Энергия подвластна нам!" (1951), в котором доблестные чекисты раскрывают заговор иностранных спецслужб, собиравшихся произвести провокационный ядерный взрыв на территории СССР! Подобные сюжеты с тех пор превратились в легкую мишень для не утруждающих себя пародистов… Вот почему на вопросы американских писателей-фантастов и читателей этой литературы, было ли у нас нечто подобное "Красному рассвету", я убежденно говорил "нет".

Но и на следующий вопрос: "А не запрещена ли вообще у нас тема войны, тем более атомной?" — тоже отвечал отрицательно. Это встречало еще большее недоверие — приходилось приводить факты.

Пришло время поговорить о советской "военной фантастике".

Пока мы не разобрались с этим, весьма мало, надо сказать, изученным вопросом, дальнейший диалог вряд ли пойдет гладко, а вести его придется, причем по проблеме отнюдь не фантастической. Скажи мне, какие "ядерные страхи" тебя посещают и в какой мере ты гонишь их прочь, и я скажу тебе, насколько ты сам представляешь опасность для окружающих. Вероятно, так сформулировал бы проблему последователь психоаналитической школы Юнга (впрочем, и к психоанализу мы еще вернемся). Но все равно, даже если вы не сторонник его, литература, в которой совсем запрещена тема ядерной войны, вызовет у вас серьезные подозрения и в отношении литераторов, молча согласившихся с этим запретом, и в отношении общества в целом.

К сожалению, взгляд на советскую научную фантастику как на изначально "умиротворенную" (во всех смыслах) превратился на Западе в устойчивый стереотип. А поскольку воюют и по сей день в разных уголках планеты и идеи о будто бы присущей роду людскому имманентной гуманности все чаще сталкиваются с ужасающими примерами обратного, то и вся советская фантастика в таком случае предстает безнадежно-утопической.

Однако это не так.

Странно, если бы это было так. Слишком ничтожный (по сравнению с испытанным кошмаром) срок прошел с той — последней — войны, что унесла десятки миллионов советских жизней. Многие из тех, кто пишет сегодня научную фантастику, сами воевали; да и авторы помоложе не могут не помнить о войне… Обращение к ней в произведениях советской фантастики (если это не пример откровенной спекуляции на святой теме — а они конечно же встречаются) не только долг памяти. Это еще и фучиковский призыв: "Будьте бдительны!" Не допустите снова такое… Поэтому неудивительно, что на страницах книг, снабженных не требующими расшифровки буквами "НФ", бок о бок с привычным в этой литературе космонавтом в скафандре идет герой, который куда уместнее смотрелся бы в реалистической военной прозе: солдат в выцветшей гимнастерке и в галифе, со стареньким ППШ наперевес.

…Он прямо выведен в рассказе волгоградского писателя Геннадия Мельникова "Ясное утро после долгой ночи" (1985). Последний солдат второй мировой, заслуживший вечную жизнь (так считают его высокомогущественные потомки). Каждое утро старый солдат просыпается в знакомом, но словно застывшем во времени мире, встречается с соседями по двору, не подозревая, что этот уголок прошлого искусственно, специально для него создан благодарным будущим.

Память о сражавшихся за завтрашний день не покинет живущих в нем и на Земле, и на дальних звездных трассах, которые со временем станут новым, необъятным домом для человечества. Оттуда, со звезд, возвращается на Землю и в свое прошлое, где не окончен бой с фашизмом, солдат Саул — герой повести "Попытка к бегству" (1962) Аркадия и Бориса Стругацких.

О фашизме признанные лидеры советской научной фантастики знают не понаслышке.

АРКАДИЙ НАТАНОВИЧ СТРУГАЦКИЙ

Род. в 1925 г.

Ведущий советский писатель-фантаст, пишет в соавторстве с братом, Б. Стругацким. Окончил Институт иностранных языков (по специальности переводчик с японского). Участник Великой Отечественной войны, воевал на Дальнем Востоке. После службы в армии работал редактором в издательстве.

БОРИС НАТАНОВИЧ СТРУГАЦКИЙ

Род. в 1933 г.

Окончил Ленинградский государственный университет (по специальности — вычислительная математика). Работал в Пулковской обсерватории. Братья Стругацкие дебютировали в фантастике в 1957 г. Авторы более 20 книг: "Трудно быть богом" (1964), "Пикник на обочине" (1972), трилогии "Обитаемый остров" (1971), "Жук в муравейнике" (1980) и "Волны гасят ветер" (1984) и др. Премия "Аэлита" (1981). Государственная премия РСФСР (1987, Б. Стругацкий).

У Стругацких свой счет к войне (собственно, это счет всего их поколения), заставшей братьев в Ленинграде; блокада отняла у них отца… Потому и герой их повести возвращается в прошлое с оставшейся обоймой. Довоевать, закончить свое дело там, чтобы действительно наступило будущее, в которое он попытался убежать. В его прощальной записке — завещание и своему военному времени, и тому светлому миру, в котором войны позабыты навсегда: "Дорогие мальчики!.. Я сбежал к вам, потому что хотел спастись. Вы этого не поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь мне стыдно, и я возвращаюсь… Делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма"[36].