Роман Романов - MMIX - Год Быка

Одним из источников необходимых эстетических переживаний является личный опыт. Другой не менее важный и более ёмкий источник – художественные образы и философские идеи, отражённые в книгах, пьесах, картинах. Но и этого запаса не хватает огню творческой страсти, и тогда остаётся роковой и неизбежный путь – отрешиться от настоящего ради вечности, заключенной в глубинах коллективной памяти.

Творческий путь Булгакова начинается с ностальгической «Белой гвардии», в центре которой светлый образ дома на Андреевском спуске, тёплых семейных и дружеских отношений, образ родного Города. Киевские страницы булгаковской прозы написаны тёплыми и мягкими красками, отличными от контрастных и резких зарисовок московской жизни. Это и есть та ностальгическая эстетика, которой Булгаков вполне владеет. И если бы возвращение к этому методу спасало бы ситуацию, а образы родного Киева могли дать Булгакову больше, чем уже дали, то и не нужна была бы эта трижды клятая, но неизбежная и завораживающая Москва.

Творческая интуиция Булгакова точно знает, что возвращаться некуда. Того Киева и той жизни уже не вернёшь. Да и в самой «Белой гвардии» неизменный и покойный отцовский дом, согретый теплом дружбы и семейной любви, находится в эпицентре революционного вихря, исторического катаклизма необъяснимой, трансцендентной природы. Кстати, у Тарковского в «Солярисе» тоже есть этот образ отчего дома посреди опасного и чуждого океана глобальных вихрей.

Уже в «Белой гвардии» тёплая человечная эстетика обрамлена морозным фоном смерти и разрушения. Из столкновения двух начал: жизни и смерти – уже здесь нарождается тонкая линия, обозначающая третий путь переживания и преодоления смерти, путь мистерии. Уже здесь, в полной неразберихе на улицах Города, в дыхании смерти, толкнувшей героя на запрятанную от чужих глаз Мало-Провальную улицу, в таинственный «какой-то белый, сказочный многоярусный сад», можно видеть тот же образ желаемого небесного покоя, что и в финальных главах «Мастера и Маргариты». Только идти к этой цели герою придётся буквально через царство мёртвых.

Как ни притягательна для Булгакова киевская тема, как ни греют ностальгические образы, но судьба-злодейка направляет героев на единственно возможный в столь грозных обстоятельствах путь мистерии, преодоления смерти. Для того чтобы найти этот скрытый путь, эту таинственную калитку за углом Мало-Провальной Булгаков обязан, как честный художник, пройти и другим путём – влечения к смерти. Как собственно и его герой, «забывший» снять офицерскую кокарду. Собственно, этот путь распада и разрушения наш «белогвардейский» писатель проделывает вместе с героями в пьесе «Бег». Благо художнику нет нужды испытывать судьбу лично, достаточно и творческой интуиции, чтобы предугадать бессмысленный и пошлый финал.

Две главные пьесы: «Дни Трубиных» и «Бег» – это два пути, а объединяет их интуитивное чувство недостижимой цели. Конечно, писателю и большинству его читателей и зрителей хотелось вернуться в довоенный мир, сметённый революцией, к родным истокам простой русской жизни. Но этот утерянный мир можно воссоздать только на сцене МХАТа. И тем более нет для русского человека жизни там, за морями, в отрыве от России. А есть только один реальный путь – вместе с вихрем революции через царство теней, к иной, новой жизни…

Две пьесы Булгакова становятся символом этой необходимости для общества пройти свой крестный путь под игом бесовской власти, противостоя злу только творением добра. И это не примирение с властью, а подлинно христианское смирение в смысле «кесарю – кесарево…» И с какой бы ещё стати сам товарищ Сталин столько раз пересматривал постановку во МХАТе «Дней Турбиных», если бы символика романа и пьесы не имела влияния на всю творческую и научно-техническую интеллигенцию. Ведь именно на эту социальную прослойку «из бывших» Сталин должен был опереться в беспощадной борьбе против своей партии, в культурной революции 30-х годов.

Первые большие произведения Булгакова – это осмысление художественными методами трёх альтернатив творческого пути. Причём в «Белой гвардии» Булгаков обнаруживает ту самую калитку и скрытую от преследователей дорожку, ведущую в сказочный сад Мистерии. А в «Беге» он начинает оттачивать инструменты для третьего пути – это драматургия комедии, сочетающая юмор жизненных зарисовок, гротеск сюжетной линии и переходящую на личности сатиру. В «Белой гвардии» грозный фон исторических событий принижает пафос ностальгии, делает обыденные детали уморными. Такое отношение к семейным и бытовым проблемам, которые в обычной жизни считались бы серьёзными, помогает отогнать страхи. В чём и состоит главная функция смеха. В «Беге» – наоборот, в центре повествования нарастающий негатив, разрушение судеб и распад личностей. Однако и здесь сатирическое описание, то есть смех, позволяет создателям и зрителям пьесы сохранить дистанцию, не впасть в невротическое смакование.

Получается, что в сложные времена именно сатира позволяет писателю использовать бьющий в лицо встречный ветер, чтобы искусными галсами всё-таки продвигаться вперёд и вести за собой читателя. В качестве контрастного примера можно вспомнить два параллельных описания николаевской России – француза де Кюстина, смакующего несчастья русских, и рядом «Мёртвые души» Гоголя, врачующие душу общества. Но, спросим себя, почему же сатира становится таким лекарством? С одной стороны, сатирический образ бывает ещё более выпуклым, подчёркнутым, завершённым, нежели прототип, и по идее должен быть более страшным. Но почему же такой Угрюм-Бурчеев или Плюшкин вызывает не страх, а смех – то есть преодолённый страх? Может быть, всё дело в той самой эстетике мистерии? Сатирическое описание разрушительных явлений находит в коллективной памяти соответствие не только среди образов несчастий, пережитых предками, но и среди других образов, несущих опыт преодоления подобных ситуаций. Образы несчастий в этом случае тоже являются ключом к коллективной памяти, но они вызывают к жизни идеи, несущие ответ на вызовы времени.

В булгаковском Романе эта двухслойность сатирических персонажей точно так же разоблачена, как и само наличие притчи. Комедийные по своему облику, сатирические персонажи: Фагот-Коровьев, Бегемот, Азазелло – в своей среде обитания, то есть на небесах коллективного бессознательного, являются прекрасными рыцарями, что есть символ высокой культуры, спасающей человечество. Когда приходит эпоха несчастий, разрушения культуры, рыцари спускаются с небес, «материализуются из воздуха» и становятся сатирическими персонажами, помогающими читателям найти свой собственный путь – не саморазрушения, а преодоления.

Есть другой способ доказательства этой теоремы о двух слоях сатирического отображения реальности. Зададимся вопросом, а почему это Чичиков с Ноздрёвым или Чарнота с Хлудовым – вообще оказались в героях, пусть и сатирических? Мы с вами встречаемся с многими людьми, в том числе и с недостатками, порою сильно превосходящими достоинства. Ну, пообщались и расстались без желания увидеть вновь. Разве это причина для того, чтобы по сто раз переписывать образ типа Плюшкина, или какого-нибудь мэра вставить в пьесу? Скорее наоборот, забыть, плюнуть и растереть… А вот у некоторых писателей всё наоборот. Уже, кажется, пора и о Боге подумать, когда доктор говорит как коллеге неприятную, но правду: совсем немного осталось. Но Автору всё неймётся, и он буквально из последних сил дописывает одну из глав Романа, вставляет нового героя – профессора Кузьмина, да ещё и подсылает к нему чёрных котят, гадких воробушков и сестру Азазеллу с пиявками. Нет, всё-таки неспроста это, неспроста…

Я могу предложить лишь одно объяснение – такой писатель смотрит на обычного человека с его недостатками, а видит не только его, но и идеальную сущность, того рыцаря или принцессу, которые живут в каждом, но не спешат проявиться. Одно дело видеть недостатки сами по себе, а другое дело – на фоне идеального образа. Собственно и написать такой Роман мог только не совсем нормальный человек, который не только видит наяву эти идеальные сущности как живых людей, но ещё и страдает от одного только несоответствия человека его собственному идеалу. Нет, конечно, и с нами такое иногда случается. Встретишь иногда юную особу, ну просто ангельской внешности. Так бы и любовался, пока особа не раскроет рот и не выдаст нечто диссонирующее, как по стеклу железкой. А теперь представьте себе такие контрасты, такое скрежетание – ежедневно в общении с самыми интересными тебе людьми из родного театра или писателями.

Булгаков сам натура романтическая и возвышенная, рыцарская. Потому и о других судит по себе, а тем более в людях талантливых от Бога он видит идеальный образ. И вдруг такой рыцарь в своей творческой ипостаси в обыденных отношениях с коллегами и начальством проявляет трусость и в глазах окружающих падает с пьедестала в грязь. Другой бы предпочёл не заметить, забыть, а этот ненормальный Автор переживает, места не находит, заболевает от огорчения. И есть способ решить вопрос – вставить в Роман сатирическую сцену, а то и вывести целую линию для персонажа, в котором сочетается этот самый контраст идеального и низменного. Тем самым персонаж этот проходит через мистерию очищения. Например, неудачно пошутивший рыцарь в порядке возмездия по воле Автора падёт на грешную землю в самом удачном для отбывания наказания месте – мало того, что в России, ещё и в центре Москвы. Автор, однако, помогает герою пройти через испытание, и даже в конце волею высших сил вознаграждает его.