Юрий Терапиано - «…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972)

Но именно поэтому так тяжело и трудно сейчас. Для меня не вопрос «зачем?» представляется роковым, а внутренняя опустошенность нашей души, внутренняя невозможность сейчас чему-то до конца отдаться, «загореться». Или все очень устали, или же атомная атмосфера так влияет, но сейчас труднее думать о духовных вещах, отвлечься от «плоского сегодняшнего дня», думать о «вечном».

И вот здесь, как мне кажется, начинается настоящее затруднение. То, что мы делаем сейчас, — «ни к чему», «не то», а где это «то», какое credo сейчас — «то»? Credo, конечно, не в политическом смысле, а в смысле «что такое — человек?». Вот Швейцер до сих пор знает, «чем жить», но его мера все же не по мерке новому человеку — и вот, опять, как Диоген с фонарем, ходишь и спрашиваешь…

Мне кажется, настоящую книгу нам можно написать только по-русски, но для этого нужно преодолеть ту инерцию, которая сковывает сейчас нас. Глупы были мальчики дореволюционного времени, спорившие в кабаке о Боге, зарубежные поэты, мечтавшие сказать несколько «настоящих слов» на Монпарнасе среди интернациональной толпы, — а вот теперешнее поколение — что скажет? — среди атомного кабака!

Стихи пишу редко, «рецензии» для меня — вроде службы, но что поделаешь? — запрягся и тяну повозку с булыжниками.

Попадалась ли Вам статья Большухина[213] (кто?). Я посоветовал нашим писателям быть осторожнее с нахождением «контры» у советских писателей, чтобы не повредить им, а Б<ольшухин> отвечает: да все они — или на 100 % «новые» советские люди, или (старшие, Шолохов, например) ловчилы и честолюбцы, отказавшиеся «ради права писать» (т. е. печатать?) от «художественной правды», они — с властью, и власть им верит. А на «нас», на эмигрантских писак, никто там и внимания не обращает… — В Л<итературной> газете» очень даже обращают — мог бы привести ряд цитат; в «весну» и в «нового человека» не очень верится, «ловчилы» — похоже на памфлет, мог бы возразить очень много, но не хочу еще раз этим спором привлекать внимание НКВД. А Глеб Петрович Струве так расписал в своем «Дневнике читателя»[214] Пастернака, что будь я чекистом, немедленно отправил бы его вслед за Мандельштамом. Г<леб> П<етрович> забыл об одном: «если сейчас не тащат — потом всегда могут потащить» — бедный Пастернак! Вряд ли он доволен такой «славой»!

И<рина> Н<иколаевна> и я шлем наш привет Вашей супруге и Вам.

Ваш Ю. Терапиано

Судьба «Рифмы» решится в мае.

40

6. VII.58

Дорогой Владимир Федорович,

Здесь был Ю.П. Иваск — говорили мы с ним о Вас; хорошо было бы, если б и Вам удалось когда-нибудь сюда приехать!

Слышал, что будто бы Вы хотите издавать какой-то журнал с Берберовой (и писать о «парижской ноте», чтобы «похоронить ее»), но не вспомнил об этом, когда виделся с Ю.П., и не спросил его — в курсе ли он такого плана и правилен ли самый слух?

Все больше убеждаюсь, что никакой журнал вне Парижа не может быть «своим» для пишущих здесь. Слишком влияет расстояние, отсутствие внутреннего сговора, общности целей и вкусов. Поэтому решил добиваться «чего-нибудь» здесь (пока — хотя бы в газете), а участие вне Парижа — свести к минимуму.

Было много бурных разговоров в связи с «Рифмой» у «прежних» и «новых» членов «редакционной коллегии».

Вам все это не интересно, поэтому — вот вывод: «Рифма» будет. Сейчас выпускаются (осенью) две книги — покойных М. Горлина и Раисы Блох[215], находящиеся уже в печати, а затем пойдут другие книги — сколько в год? — еще не известно точно.

Ваша книга — одна из первых.

Поэтому, если у Вас есть сейчас время, просмотрите текст (все ли может уместиться на 48 стр.?) и пришлите рукопись сюда — для упрощения — мне, на адрес Gagny, а я уже сам потом передам ее «коллегии».

Рукопись хотелось бы иметь в середине сентября, т<ак> ч<то> времени у Вас достаточно.

Моршену пока еще не пишу, но и его книга пойдет тоже «in priorite».

Хотелось бы иметь его адрес и его имя-отчество.

Обстоятельства, увы, показали, что большухинское: «власть теперь уже не может позволить себе террора и убийства» — не оправдалось.

Хотя бы за Пастернака потом не принялись!

События у нас начались неожиданно (конспирация была очень хорошая) и одно время грозили гражданской войной. Но у французов есть незаменимая способность становиться хладнокровными в решающие моменты и следовать велениям ума, а не сердца с большой выдержкой.

Президент Коти и де Голль — оба вышли с честью из труднейшего положения. Сейчас мягко, медленно, последовательно де Голль прибирает к рукам разбушевавшихся лейтенантов и штабс-капитанов, сдерживает «ultra» (крайне правых) и столь же твердо готов сдержать и ultra-левых, но эти пока что сидят тихо.

В будущем, конечно, (осенью) во время референдума могут быть еще всякие волнения, но, думается, генералу удастся удержать вожжи в руках, за него сейчас % 75, а то и больше, т. к. прежний режим действительно привел на край пропасти, а коммунистов, кроме их самих, никто не хочет.

Литературные дела сейчас на лето «засыпают» до конца сентября, и скоро (с начала августа) никого не будет в Париже.

Собираюсь на днях поехать опять посидеть на берегу моря около Dieppe, но ненадолго, т. к. ограничен не только средствами, но и правом отсутствовать (всего лишь несколько дней).

Только что вышла книга стихов Софии Прегель «Встреча», буду о ней писать для «Опытов» (Адамович — в «Р<усской> м<ысли>»[216]), но еще ее не читал, получил вчера.

Очень одобряю идею Вашу заняться Державиным и Фетом, а говоря

Фете — сам собою вспомнится и Г. Иванов («тополя — поля» и т. д.). Кстати, А<дамович> опять напал на Вас (за что, собственно, и почему?) в статье о Г. И<ванове> в последней книжке «Н<ового> ж<урнала>»[217].

Не знаю, видели ли Вы его статью о «Н<овом> ж<урнале>» в «Р<усской> мысли»[218] недавно, но о поэтах он говорит каким-то неприятным тоном, свысока, одним кладет в рот леденец («Искусства сладкий леденец» Г. И<ванова>), других, откладывая, обещает в другой раз похвалить — что это за способ?

И<рина> Н<иколаевна> и я шлем наш привет Вашей супруге и Вам.

Ваш Ю. Терапиано

41

10. IX.58

Дорогой Владимир Федорович,

Чувствую себя виноватым перед Вами, но я был три недели болен, а затем ждал начала сезона, — открытия «Соединенных Издателей» — единственного магазина, где была еще надежда найти трилогию Алданова «Ключ — Пещера — Бегство»[219].

Эта трилогия, как сообщил мне на днях их магазин, — распродана, и нет надежды получить ее — обычная судьба популярных довоенных изданий.

Вашему другу остается только поискать эти книги в Германии — «случайные» или у частных лиц — м. 6., и найдет.

«Гурилевские романсы» получил— спасибо!

Никаких поправок от себя, не снесясь с автором, «Рифма» не делает, поэтому, если возникнет какой-нибудь вопрос, непременно обратятся к Вам.

Вот (мой личный) вопрос: на стр. 4, в сноске: «В 1926 году Пушкин…» — почему: «В 1926 г.»?

Как только составится комитет «Рифмы» — передам ему Вашу рукопись. Пока до сих пор идут разговоры о составе к<омите>та, дело затянулось по вине 2 лиц, но не стоит рассказывать: «как и почему» — и так ясно, мы же ведь русские, да к тому еще и эмигранты!

Надеюсь, однако, что теперь уж «дело близится к концу».

Всё у нас так… Вот и слух о «журнале Берберовой и Маркова» тоже оказался не тем, чем есть на самом деле, а «способ действовать» Берберовой — тоже эмигрантский…

Очередь «Рифмы» представляется в таком виде: 1. посмертная книга И. Яссен[220]; 2. книги депортированных поэтов Раисы Блох и М. Горлина (две в одной), на которые «Рифма» ставит лишь «марку», затем — «Гурилевские романсы»… Итак — будем ждать.

Вы, конечно, уже знаете о смерти Георгия Иванова.

Умер он от сироза печени — очень мучительной, затяжной болезни, агония одна длилась 68 часов. Перед смертью он все ждал — и не дождался — выхода книги стихов[221], которые издал ему «Н<овый> ж<урнал>».

Очень жаль И<ванова> как поэта; как человек — он был «трудный и сложный», много напутал в жизни и сделал себе много врагов, — но теперь как раз эта сторона отошла, остались только стихи.

Интересно будет увидеть его новую, сейчас уже посмертную, книгу.

В Париже среди русских литераторов было поветрие болезней: были оперированы Софья Прегель и С. Маковский (в его годы — 81 г.), к счастью, операции (аппендицит и гнойный аппендицит Маковского) прошли хорошо, и теперь они поправляются.

Был здесь проездом Ю. Иваск, но занимался и говорил больше о литературных архивах[222], чем об «О<пытах>» и литературе, т<ак> ч<то> впечатление у нас о нем осталось смутное.