Ген. Очень личная история - Сиддхартха Мукерджи

Плётц и Полл видели в британских и американских евгениках вроде Гальтона, Придди и Девенпорта первопроходцев новой «науки». Колонию для эпилептиков и слабоумных в штате Вирджиния они считали идеальным экспериментом по генетическому очищению. В начале 1920-х, когда в Америке выискивали и помещали в евгенические лагеря женщин вроде Кэрри Бак, немецкие евгеники налегли на разработку государственной программы изоляции, стерилизации и искоренения «генетически дефектных» людей. В немецких университетах учредили ставки для профессоров, специализирующихся на расовых биологии и гигиене, а в медицинских вузах науку о расах включили в обязательную программу. Академическим центром науки о расах стал основанный Обществом кайзера Вильгельма Институт антропологии, человеческой наследственности и евгеники, который находился в двух шагах от берлинской лаборатории Мёллера[370].

В 1920-х Гитлер сидел в тюрьме за организацию Пивного путча[371] – неудавшуюся попытку переворота с целью захвата власти в Мюнхене. Там он и прочитал о Плётце и расовой науке. Гитлер был потрясен. Как и Плётц, он считал, что дефектные гены медленно отравляют нацию и препятствуют возрождению сильного, здорового государства. Когда в 30-х годах нацисты захватили власть, Гитлер осознал, что теперь идеи этой науки можно воплотить в жизнь, и приступил к этому немедленно: в 1933-м, меньше чем через пять месяцев после принятия Закона о чрезвычайных полномочиях, нацисты приняли Закон о предотвращении рождения потомства с наследственными заболеваниями, неофициально называемый Стерилизационным законом[372]. Основные положения закона авторы явно позаимствовали из американской евгенической программы, придав им для пущего эффекта еще радикальности. «Любой человек, страдающий наследственным заболеванием, может быть стерилизован путем хирургической операции», – гласил закон. Первоначальный список «наследственных заболеваний» включал умственную отсталость, шизофрению, эпилепсию, депрессию, слепоту, глухоту и тяжелые уродства. Чтобы кого-то стерилизовать, врачу нужно было подать заявление в особый евгенический суд. «После принятия судом решения о стерилизации, – значилось в законе, – операция должна проводиться даже против воли лица, подлежащего стерилизации. <…> Если прочие меры недостаточны, допустимо прямое применение силы».

Чтобы обеспечить закону общественную поддержку, развернули хитроумную пропагандистскую кампанию – эту формулу нацисты в итоге отточили до пугающего совершенства. Фильмы от Расово-политического управления НСДАП, в которых демонстрировали проблемы «дефективных» и «неполноценных» – Das Erbe («Наследственность», 1935)[373] и Erbkrank («Наследственная болезнь», 1936)[374], – собирали полные кинозалы по всей стране. В фильме «Наследственная болезнь» психически нездоровая женщина в муках нервного срыва навязчиво теребит свои руки и волосы; уродливый ребенок лежит, забытый и истощенный, на кровати; женщина с укороченными конечностями ходит на четвереньках, как вьючное животное. С этими пугающими, тяжелыми лентами резко контрастировали кинематографические оды прекрасным арийским телам: в знаменитой, прославляющей немецких спортсменов «Олимпии» Лени Рифеншталь[375] блестящие молодые люди с мускулистыми телами демонстрировали чудеса гимнастики как признаки генетического совершенства. «Дефективные» вызывали у зрителей отвращение, а атлетичные «сверхлюди» вдохновляли и внушали зависть.

В то время как запущенная государством машина агитпропа вырабатывала у населения пассивное согласие на евгеническую стерилизацию, нацисты следили за юридическим подкреплением расширения границ расовой чистки. С ноября 1933 года новый закон уже позволял насильно стерилизовать «опасных преступников»[376], включая оппозиционеров, писателей и журналистов. В октябре 1935 года были приняты Нюрнбергские законы[377] о защите наследственного здоровья немецкого народа. Призванные ограничить генетическое смешение, они запрещали евреям вступать в брак с людьми немецкой крови или в сексуальные отношения с лицами арийского происхождения. И сложно представить себе более гротескную иллюстрацию сопоставления чистоты в доме с чистотой расовой, чем законодательный запрет нанимать в еврейские дома «немецких горничных».

Масштабные программы по стерилизации и изоляции требовали создания столь же масштабного административного аппарата. К 1934 году каждый месяц стерилизовали около 5 тысяч взрослых[378]; к концу нацистского режима функционировали 200 судов по наследственному (генетическому) здоровью. Кроме того, не покладая рук трудились апелляционные суды, пересматривающие положительные решения о стерилизации. По ту сторону Атлантического океана американские евгеники восторгались такими стараниями и сокрушались по поводу собственной неспособности добиться столь же эффективных мер. Лотроп Стоддард, еще один протеже Чарльза Девенпорта, в конце 1930-х посетил одно заседание евгенического суда и восхитился отлаженностью и эффективностью работы системы. Во время визита Стоддарда судили маниакально-депрессивную женщину, глухонемую девочку, девочку с умственной отсталостью и «обезьяноподобного мужчину», который женился на еврейке и сильно напоминал гомосексуала – словом, собрал целую триаду преступлений. Из записей Стоддарда неясно, каким образом установили наследственную природу всех этих симптомов, тем не менее суд немедля одобрил стерилизацию всех подсудимых.

Переход от стерилизации к откровенным убийствам для населения был неожиданным и почти незаметным. Гитлер еще в 1935 году в частных беседах делился мечтами о наращивании темпов генетической чистки, о шаге от стерилизации к эвтаназии – разве прямое уничтожение дефективных не самый быстрый способ очистить генофонд? – но он опасался реакции общественности. Однако к концу 30-х, увидев, что немецкий народ принял стерилизационную программу спокойно, нацисты осмелели. Удачная возможность подвернулась в 1939-м. Летом того года Рихард и Лина Кречмар направили Гитлеру прошение разрешить эвтаназию их 11-месячного сына Герхарда, который родился слепым и без двух конечностей[379]. Родители – убежденные нацисты – надеялись послужить на благо нации, исключив своего ребенка из национального генетического наследия.

Не желая упускать момент, Гитлер одобрил убийство Герхарда Кречмара и тут же принялся за разработку программы, распространяемой и на других детей. Вместе с Карлом Брандтом[380], личным врачом, Гитлер составил Научный реестр серьезных наследственных и врожденных заболеваний, вокруг которого должна была строиться масштабная национальная программа эвтаназии, направленная на искоренение генетически «ущербных». Чтобы оправдать истребление, нацисты начали называть будущих жертв эвфемизмом lebensunwertes Leben – «жизнь, недостойная жизни». Эта зловещая формулировка отражала эскалацию евгенической логики: недостаточно стерилизовать генетически ущербных ради чистоты будущей нации – нужно их уничтожать ради чистоты нации сегодняшней. Это стало бы окончательным решением генетического вопроса.

Сперва убивали только «дефективных» детей младше трех лет, но к сентябрю 1939-го постепенно добрались до подростков. Следующими в списке очутились малолетние преступники. Непропорционально большое внимание уделяли еврейским детям: их отправляли на принудительный осмотр к государственным врачам, клеймили «генетически нездоровыми» и уничтожали, часто под самыми незначительными предлогами. К октябрю 1939-го программа уже распространялась и на взрослых. В официальную штаб-квартиру программы эвтаназии превратили богато обставленную виллу на Тиргартенштрассе, 4[381]. В честь этого адреса программа и получит свое название – «Т-4».

По всей стране создавались центры умерщвления. Особенно высокую активность проявляли Хадамар – похожая на замок лечебница – и Бранденбургский государственный институт социального обеспечения – кирпичное строение типа