Нейрофизиология для чайников. Лечение неполных травм при инсультах, ДЦП, рассеянном склерозе, спинальных травмах. Теория делинизации - Илья Николаевич Вишератин

И даже больше, вероятно, я далеко не один такой, вероятно, мы все такие. Каждый из нас очень ярко помнит свой «сильно эмоциональный опыт», пусть то будет хоть простая ругань, боль, ощущения, связанные с экстремальными ситуациями, ситуации сильной радости т. д. Но лишь единицы будут помнить обычное и повседневное.

Можно, конечно, возразить, что люди помнят плохое или воспоминания, которые они хотят помнить, потому что они это постоянно вспоминают, концентрируют своё внимание на нем и не дают, как следствие, нейронной сети забыть данный опыт. Как следствие, нейронная сеть данного конкретного воспоминания становится более крепкой, более развитой и содержит большее количество нейронов. Что ж, я считаю такое утверждение верным. Как, впрочем, и тот вывод, который из этого утверждения следует. Нейронные сети воспоминаний под действием сильных эмоций получаются более крепкими и поэтому более устойчивы к естественным процессам деградации нейронных сетей. Как следствие, воспоминания, сформированные под действием сильных эмоций или стрессовых ситуаций, в среднем будут иметь большее количество нейронов в своих цепях.

Далее довольно разумно предполагать, что та нейронная цепь, которая получит большее опыта, будет более развитой и будет иметь большее количество связей, которые также потребуют большее количество нейронов. Следовательно, если мы будем снова и снова заставлять себя что-то вспоминать, мы будем давать нагрузку на тот участок нейронной цепи, где находится данное воспоминание. Как следствие, мало того что данное воспоминание не будет забываться, так ещё и в принципе его нейронная сеть начнёт набирать массу, пытаясь достроить воспоминание, развить его. Потому что мы даём все больше и больше одного очень важного компонента для нейронной сети – опыта, нагрузку.

И если воспринимать сильные эмоции не как что-то стороннее и функционирующее отдельно, но как опыт, как дополнительную нагрузку на нейронную сеть в момент, когда происходит запись воспоминания, то становится очевидным, почему изначально воспоминание стало таким ярким. Потому что в определённый момент времени нейронная сеть воспоминания испытала сильную стресс-нагрузку, большой поток информации, опыта, если изволите. Что не позволило этой самой нейронной цепи сохранить информацию в привычном виде и привело к формированию более крепких и сильных связей, которые отчасти будут связанны с эмоциональным фоном.

Т.е. если сказать ещё проще, порой достаточно подумать о чем-то радостном из прошлого, и настроение человека изменится. О чем-то грустном – и оно изменится снова. Почему это происходит? Психосоматика? Психология? Чокнутые люди? Нет, отнюдь, просто воспоминание, о котором мы думаем, будет окрашивать нашу действительность в тот эмоциональный фон, который у Вас был в момент, когда это воспоминание появилось. Потому что эмоциональный фон – его центры будут с этим воспоминанием связаны, как следствие, запитывая цепь воспоминания, мы также будем запитывать и цепь конкретного центра, ответственного за конкретный эмоциональный фон. И если эмоционального фона нет, то и конкретная цепь воспоминаний получит меньше опыта и не будет выделятся размерами, что и приведёт эту цепь к более быстрому естественному деградированию и, как следствие, процессу избавления от ненужной информации и, вероятно, даже процессу освобождения и очистки нейронной сети (за исключением тех случаев, разумеется, когда мы целенаправленно пытаемся развить конкретную нейронную цепь иными путями, т.е. в данном случае рассматриваем лишь воспоминания с эмоциональным и без эмоционального фона).

*****

Ну да ладно, следующая история, которую я должен тут написать, будет интересна сторонникам инфекционной теории рассеянного склероза, как, впрочем, и сторонникам теории стрессовых ситуаций, того, что стресс провоцирует первые иммунные атаки. Эта ещё одна история не для слабонервных, очередная история о моем знакомстве со смертью и ещё одна история о моей невероятной удаче. Случилась она, когда мне было шесть лет, и да, я её помню крайне отчётливо.

Начинаются воспоминания с садика: подготовительная группа, мне шесть лет, вечер. У меня сильно болит живот, я только пришёл с туалета и сижу на пеньке в углу. Вы не поверите, но моя пятая точка до сих пор крайне хорошо помнит, как это чувствуется – сидеть на этом пне. И каждый раз, когда я вспоминаю этот момент, я помню ту твёрдую прохладную поверхность, которую моя пятая точка тогда ощущала.

Ну так вот, вскоре за мной пришли родители, мы идём домой. Зима, при этом я чувствую себя крайне плохо, ноги заплетаются, и я иду как пьяненький, меня кидает из стороны в сторону. Дома оказалось, что у меня температура, я ужасно хочу спать, засыпаю. Просыпаюсь ночью, почти ползком добираюсь до туалета и так же, падая через шаг и опираясь на стены, заползаю обратно в кровать. Родители рядом, никто не спит.

Следующий момент из этого воспоминания – я просыпаюсь и вижу какой-то странный потолок, затем понимаю, что я нахожусь в совершенно незнакомом мне месте. Как оказалось потом, это была больница, той ночью температура поднялась до сорока и начались судороги, меня госпитализировали. Сколько я находился в больнице уже к тому времени, я не помню, но как потом мне рассказывала моя мать, я сильно их тогда напугал, родителей и фельдшера. Палату помню тоже довольно отчётливо и родителей помню. Их ко мне не пустили, и те стояли у окон, помню и свою радость, когда увидел их в окне, и непонимание, почему они не заходят ко мне в комнату. Отделение, в котором я находился, было инфекционное, и болел я дизентерией.

Забавно также и то, что судороги в ту ночь у меня были по одной половине тела. А сами параличи, которые я имею на момент написания данной работы, в тридцать лет, также не ограничиваются глубоким нижним парапарезом, но и имеют в себе признаки гемипареза. Т.е. поражения, характеризующегося потерей контроля над правой или левой частью тела. Так, например, левая часть тела у меня куда сильнее, когда дело доходит до движений в ногах или тазе. Затем я довольно часто чувствовал странную усталость в правой кисти. Я бы не назвал даже это усталостью, просто вечером, после целого дня работы за компьютером, мне довольно тяжело становилось сгибать и разгибать пальцы правой кисти. И это чувствуется именно так, не боль, не мышечная усталость, а именно усталость нейронная, схожая с той, которую я чувствую в ногах. Ещё у меня правый глаз близорук. Т.е. когда я смотрю вдаль, скажем на часы в соседней комнате, правый глаз очень здорово смазывает картинку. И самое забавное в моей близорукости то, что в дневные часы, с 11 дня до 17 вечера, она выражена гораздо меньше. Тогда как утром или вечером она заметна более сильно. Конечно, это всего лишь небольшая близорукость, но опять-таки, понимая тот спектр мышечных проблем, которые способен доставить РС, и то, что за форму хрусталика и глазного яблока, по сути, отвечает ряд глазных мышц, проблемы с их контролем и будут приводить именно к таким симптомам. Сильные проблемы – к ярко выраженным потерям зрения, слабые – к небольшим потерям и только в пике нагрузке либо более быстрой усталости.

Вот, но самое интересное, что эта вещь, эта болезнь, дизентерия, и была той отправной точкой, после неё я стал чувствовать демиелинизацию. Стал её ощущать, ощущать усталость в ногах и именно сложности при передвижении.

Впервые моё осознание того, что что-то не так, случилось на уроке физкультуры, примерно полугодом позже. Родители решили отправить меня учиться в первый класс вместе с братом. У нас с ним год разницы в возрасте, и мы не близнецы, а погодки. Как следствие этого, в школу я пошёл в возрасте шести