Айвен Сандерсон - Сокровища животного мира

Мы встретились с Джорджем Расселом, но на этот раз не болтали о тропиках за чашкой чая, как тогда, а довели до конца работу по организации экспедиции.

Джордж удовлетворял всем моим условиям, и, как ни странно, оказалось, что в нем таились необычайные возмож­ности: он даст сто очков вперед любому атлетически сложенному джентльмену.

И вот в августе мы отплыли в Африку и вдвоем отправились осуществлять наши великие замыслы в дев­ственные тропические леса района, лежащего в сотнях миль за Калабаром. Когда у Джорджа появилась невысокая, но упорно не снижавшаяся температура и ему сказали, что он умирает от чахотки, я срочно отправил его обратно на побережье, а тем временем слал домой панические телег­раммы с требованием замены. Но когда Джордж, добравшись до побережья, пошел к другому доктору и узнал, что и легкие, и все остальное у него в полнейшем порядке, мне сообщили, что его «заместитель» уже отбыл к нам. Джордж дождался своего «заместителя» и вернулся ко мне вместе с ним. Состоялась торжественная встреча, и вскоре я понял, что по счастливой случайности судьба послала мне еще одного необычайного спутника.

Не могу представить себе на месте Герцога никого, кто так подошел бы к нашей компании и с такой тщательностью и блеском справлялся бы со своей работой, хотя наше приглашение застало его в Кембридже, где он учился на инженера, и ему пришлось, прервав учебу, в три дня собраться и вылететь из Англии. Беда была только в том, что он был полноват, и ему пришлось помучиться, как всегда в таких случаях, пока он не похудел. Для начала у него резко подскочила температура, и он весь пожелтел, а мы едва не спятили со страху. Потом ноги у него сплошь по­крылись тропическими язвами, и ему пришлось вернуться в базовый лагерь, пока мы бродили по горам на севере. В кон­це концов после второго приступа лихорадки он отощал, как и мы, и к концу путешествия прямо-таки расцвел и был полон энергии.

Прибытие Герцога было единственным значительным со­бытием в нашей экспедиции. Это и есть главная причина того, что я буду изо всех сил стараться избегать традицион­ного рассказа о путешествии. Уже накопилось множество повестушек об экспедициях, изобилующих нападающими но­сорогами, поварами-острословами, высочайшими пиками, ко­торые предстояло покорить, коварными вождями и непос­лушными «боями». Позвольте мне, прошу вас, отвлечься от мелких бытовых неурядиц, которые забавляли или раздража­ли нас, и рассказать по мере возможности о стране и ее жизни, как она представлялась глазам зоологов, которые приехали туда и жили там ради своей определенной цели. Мы отправились не пострелять и не просто для сбора коллекций, а для того, чтобы изучать жизнь животных в естественных условиях, подмечать особенности их внешнего вида, поведения, привычек. При этом мы собирались приме­нить методы, общепринятые в музеях и научных учреждени­ях, а не те, что уже были опробованы немногими походными или плавучими лабораториями, побывавшими в полевых условиях до нас. Я был намерен делать в точности то, что делает эксперт в музее, но моим объектом должны были быть живые или только что добытые животные, а не высушенные образцы и тем более не чужие описания или рисунки.

В Африке я вел очень подробный дневник и мог бы воспроизвести его день за днем, но тогда мой рассказ заполонили бы плохие повара, разгневанные вожди, портовые таможенники и все такое прочее. Животные прорывались бы через неравные интервалы в самых неожиданных местах и в самых непостижимых сочетаниях — мартышки и клещи, гип­попотамы и блохи. Но мы видели страну не в такой неразберихе. По мере того как нам попадались животные, они занимали свои места, как и в природе, так что мы встречали сначала одно сообщество, а затем другое, прони­кая все глубже и глубже в истинную суть их жизни.

Первое, с чем сталкивается коллекционер по прибытии в новую страну, — это «мирские захребетники» в довольно широком смысле.

Пройдет немного времени, и любопытство увлечет кол­лекционера в окрестные леса. Там он встретится с совершен­но иной жизнью, которая в свою очередь разделится на несколько более или менее изолированных миров. Наверху — «воздушный континент», а вдоль больших рек — совершенно своеобразное сообщество животных; на земле под пологом леса — еще одно, а под землей — другое. На травянистых склонах высоких гор и в густых, пропитанных влагой рощах, разбросанных по этим склонам, — снова мирки живых су­ществ, непохожие друг на друга. А под конец мы встретимся с теми несчастными изгоями, которые, кажется, нигде не могут прижиться; их постоянно гонит с места на место и швыряет туда-сюда вторжение человека или прихоти природы.

Мне хочется попытаться дать вам живое описание всех этих существ в точном порядке, который отражает их места в природе, как их увидели глаза того, кто изучает одновре­менно и генеалогическую классификацию животных, и их естественную (или экологическую) классификацию. Зоологи не обратили внимания на то, что эти две классификации вовсе не одно и то же, хотя обе они очень важны. Мы отправились в Африку за несколькими определенными вида­ми и при этом проверяли теорию, согласно которой новые сведения о животных нужно добывать на месте, в полевых условиях.

Пусть же эти животные сами расскажут о себе и ответят на те вопросы, которые, надеюсь, вы захотите задать.

Птицы. Землеройки и змеи в траве

Если посмотреть из нашего домика в Мамфе на запад, юго-запад или юг, перед нами откроется довольно привыч­ный вид: лужайки, покрытые травой, небольшой ручеек, теннисный корт, несколько низких сарайчиков, крытых гоф­рированным железом, и все это объединяет извилистая, весьма посредственная дорога, покрытая утрамбованным щебнем. Даже деревья показались нам знакомыми. Мирно паслась лошадь, с серого неба моросил дождик, и белый мужчина в фланелевых брюках, попыхивая трубкой, проехал по дороге на велосипеде.

Однако эта иллюзия вскоре нарушилась: ослепительно белая птица, долговязая, с неловкими черными ногами, скорее свалилась, чем влетела, в поле нашего зрения и сделала попытку сесть на спину лошади. Конечно, она промазала, как это свойственно белым цаплям. Врезавшись в забор, птица сложила крылья, не успев встать на ноги, и долго раскачивалась, как пьяная, взад-вперед, пронзительно вскрикивая и подозрительно оглядываясь, словно во всем был виноват еще кто-то, кроме нее самой.

Эти птицы — своего рода паразиты: точнее сказать, Афри­ка кишит ими, как паразитами, — такую прекрасную птицу, как белая цапля, чей вид радует глаз, невозможно ставить на одну доску с крысами или блохами. В былые времена за ними охотились из-за плюмажных перьев, которые выгляды­вают из оперения белоснежными облачками. Теперь, когда плюмажи дешевле и красивее получаются из целлофана, эти прелестные птицы предоставлены самим себе и заменяют жителям маленьких поселков Западной Африки наших лон­донских голубей.

В то утро, когда мир, открывшийся перед окнами гостини­цы в Мамфе, казался тускло-серым и темно-зеленым, эгре­ты [2], словно светильники, сверкали ослепительной белизной. Вдоль одной стены дома между двумя шестами была натянута веревка. На ней мы развесили маленькие марлевые мешочки с черепами отпрепарированных нами животных. Череп, с точки зрения зоолога, — самая ценная часть тела животного и требует особого внимания. Его очищают с превеликой тщательностью от остатков мышц, промывают в струе воды, обсушивают опилками и, наконец, подвешивают сушиться в отдельном мешочке, снабженном этикеткой. Мешочки нужны, чтобы сохранить зубы, которые могут выпасть при высыхании или разложении мягких тканей.

Мухи, однако, быстро разведали, что находится в мешоч­ках, и принялись откладывать туда свои яички. Эгреты обнаружили мух, которые непрерывно жужжали, размножа­ясь среди отбросов почти на глазах. Белые цапли должны охотиться на болотах — если судить по их длинным, строй­ным ногам и строению лап. Вылавливать мушиных личинок, болтающихся примерно в десяти сантиметрах под раскачива­ющейся веревкой, задача для них примерно такая же трудная, как для начинающего канатоходца съесть яблоко, подвешенное под канатом. Птицы то и дело срывались вниз, порой они все одновременно теряли равновесие и валились как подкошенные в облаке мух.

Мешочки, нанизанные на веревку, мы на закате снимали и уносили в дом, чтобы уберечь от нежелательных проявле­ний внимания со стороны множества ночных мародеров.

Одна цапля довольно потрепанного вида проведала, что они перекочевывают под навес за домом. Незадачливая птица ухитрилась застрять между стеной и балками крыши, пытаясь туда пробраться. Я до сих пор не могу понять, как ей уда­лось протиснуться так далеко. Плотно заклинившись там, она резко вскрикивала, как капризный младенец, пока мы ис­кали источник суматохи. Когда я ее нашел, оказалось, что она не так уж испугана, но зато явно не в духе и злится, как Утенок Уолта Диснея: в глазах у нее то самое выражение непритворного удивления, с каким белая цапля глядит на мир после очередного просчета или дурацкой выходки, а без них у нее не обходится ни один день. Когда я, путаясь в перьях, попытался протолкнуть ее сзади в промежуток между балками, она икнула и, открыв клюв, отрыгнула три комка мушиных личинок, каждый величиной с яблоко. Цапля, казалось, удивилась еще больше, когда без всякого труда проскользнула между балками.