Юрий Перов - Прекрасная толстушка. Книга 1

Он покачал головой, щекоча мне шею своими щегольскими усиками.

— Ее можно удержать в памяти, но…

— Что но? — Я шевельнулась, как бы желая освободиться от его объятий.

— Нужно, чтоб было что вспомнить… — прошептал он, и не думая меня выпускать.

— Разве вы запоминаете падающую звезду, когда случайно видите ее в ночном небе?

— Это же все метеоритная пыль… А настоящую комету я бы действительно запомнил…

— Пролетевшую мимо?

— Нет… Столкнувшуюся со мной… С моим твердым телом…

— С очень твердым… — не без оснований прошептала я и не успела ничего добавить, проваливаясь в какой- то бесконечный, сумасшедший, почти бессознательный, огненный, словно тот первый, настоящий, морозный, пахнущий снегом, мандаринами и крепким табаком поцелуй…

Не знаю, сколько времени он продолжался… Очнулась я оттого, что моей груди как-то необычно легко и ее беспрепятственно ласкают его нежные и настойчивые руки. Каким образом он смог незаметно проникнуть под платье через пройму рукава и расстегнуть три крошечных крючочка лифчика, я до сих пор не понимаю.

Пьяной я не была. Я не влюбилась в него с первого взгляда! Я даже не воспринимала его как возможного героя моего романа. Я знала, что он женат, успешен, избалован славой, а значит, и вниманием женщин, но в тот момент я действительно потеряла голову, как та пятнадцатилетняя девчонка под елкой около детского садика…

Все, что происходило потом, я помню смутно, отрывками, без связи одного с другим. Только что мы стоя целовались, а потом он вдруг сидит на низком мраморном подоконнике, а я стою перед ним…

— Сумасшедший… — шепчу я. — Сейчас кто-нибудь выйдет.

— Пусть… — бормочет он.

Зарывшись головой под широкий подол платья, он целует мой живот, одновременно лаская бедра, ягодицы и стягивая с меня трусики… Я сопротивляюсь и изо всех сил сжимаю бедра, чтобы не позволить стащить их с себя и не пустить его руку выше… Потом, чувствуя, что к добру это не приведет, я расслабляюсь… Трусики цепляются за проклятую подковку на каблуке и я, перегнувшись назад, снимаю их вместе с туфлей, которая падает и отлетает куда-то в сторону. Он нашаривает ее и, прежде чем надеть, целует мою ногу… Каждый пальчик в отдельности… Потом я сижу у него на коленях спиной к нему, накрыв его широким подолом. Он ласкает мою грудь, а я чувствую там, внизу, его и впрямь очень твердое тело и, чуть привстав, пытаюсь забрать его в себя, и это мне наконец удается… Это какая-то мистика, но я как тогда, на ледяном троне, чувствую мгновенную сладостную боль и почти теряю сознание от самого настоящего взрыва чувств и ощущений… Последнее, что я помню, это его сдавленный стон…

Мы оба пришли в себя от звука открываемой входной двери. Кто-то медленно подошел к лифту. Загудел на чердаке электромотор. Со страшным скрежетом и скрипом поползла вниз темная кабина.

Я вскочила с его колен.

— Где мои трусики? — прошептала я ему в ухо.

— Тсс-с… — Он прижал палец к губам.

Лифт спустился, громыхнули двери, и кабина, уже освещенная, поползла вверх. Какой-то мужчина с седой бородой стоял в ней с закрытыми глазами и шевелил губами, словно что-то напевал или молился…

Едва кабина миновала нас, как мы брызнули на улицу.

— Так где же мои трусики? — все еще шепотом спросила я на улице.

— У меня в кармане… — улыбнулся он.

Потом мы шли по улице Дзержинского и свернули на Пушечную. Потом вышли на Кузнецкий мост. Я понятия не имела, куда мы идем, но у него, оказывается, уже был план…

— Я очень хочу вам спеть, — сказал вдруг он. — Я время от времени сочиняю песни…

— Так в чем же дело? Пойте! — засмеялась я.

— Нет, это не такие песни… Их нельзя петь на ходу… Нужна гитара, обстановка… Подождите, я сейчас… — Он заскочил в телефонную будку и начал яростно накручивать диск.

Он прозвонил все свои пятнашки. Потом я выгребла свои. Потом мы стреляли пятнашки у редких прохожих, даже у милиционеров.

— Я схожу с ума от мысли, что там на тебе ничего нет… — сказал он, кладя руку на мой лобок.

— Меня это тоже жутко возбуждает… — призналась я. — Так что лучше отдайте их мне.

— Ни за что! — засмеялся он и, страстно погладив себя по внутреннему карману пиджака, побежал к очередной телефонной будке.

Через минуту он вышел из нее, раздраженно хлопнув стеклянной дверью. Видно, ничего у него не получалось. Из каждой следующей будки он выходил все мрачнее и мрачнее…

Таким образом часам к двенадцати мы дошли до Пушкинской площади, до ресторана ВТО.

А там веселье было в самом разгаре. Недавно закончились спектакли в театрах, и актеры только начали расслабляться.

Нас тут же пригласили за столик, притащив откуда-то дополнительные стулья. Официантка Лида принесла еще две бутылки коньяка, на которые, очевидно, и рассчитывала пригласившая нас компания. Все уже были навеселе, говорили сценаристу «ты», хлопали его по плечу и рассказывали последние анекдоты.

Сценарист громко хохотал, с убийственным остроумием рассказал о дурацкой вечеринке, откуда мы с ним сбежали, уморительно показывая чванливое почтовое начальство, их церемонных жен, испуганную навсегда Софочку и как окаменел спекулянт Додик, когда он пожелал в тосте, чтобы все тайное стало явным…

— Кстати, — воскликнул он, озорно подмигнув мне, — вы знаете подлинную историю Мальчиша-Кибальчиша?..

Мы еще долго пировали. Сценарист все время отводил от стола то одного собутыльника, то другого и подолгу о чем- то шептался с ними. Временами он смотрел на меня и многозначительно похлопывал себя по внутреннему карману пиджака. Я жутко краснела. Ему это нравилось.

— Представляешь, что бы началось, если б они узнали, что у меня здесь лежит?.. — спросил он, склонившись ко мне.

Часа в два ночи мы оказались в маленькой комнатке в Настасьинском переулке. Нас туда привел старый знакомый сценариста, эстрадный конферансье. У него была странно вытянутая, как у Фернанделя, физиономия, маленькие плутоватые глазки и светлая курчавая шевелюра. Мне он представился Рудольфом. Сценарист называл его Рудиком.

Когда сценарист этого не видел, Рудольф тайком подмигивал мне и делал какие-то знаки. Я же делала вид, что не понимаю их.

Нашлась и гитара. Но сценарист капризничал и не пел, хоть Рудик очень настойчиво просил его об этом.

— Я сегодня спою только для моей кометы!

— Странное имя! — осклабился Рудик.

— Это не имя! Это — ее огненная сущность! — поднял палец к потолку сценарист.

— Другими словами — позвольте нам выйти вон? — поинтересовался Рудик.