Наталия Терентьева - Там, где трава зеленее

— А как же папа?

Варька, милая моя Варька, любила Сашу Виноградова очень. Любила сидеть у него на коленях, когда он вперивался в телевизор, бездумно перетыкая с программы на программу. А она сидела, обняв его, и смотрела всю ту ерунду, под которую кемарил в кресле вечно пьяненький к вечеру Саша. Она любила улечься вместе с ним в девять вечера в постель и слушать, как он, явно думая о своем, на одной ноте бубнил ей какую-нибудь сказку. Иногда я слышала, как она смеялась:

— Пап, ты читал уже эту страницу, переворачивай!

Варька любила гоняться за ним по территории дачи, когда он стриг траву газонокосилкой, и ездить на тачке в лес, взгромоздившись на плотную ароматную кучу свежескошенной травы. Она хохотала, и смеялась, и обнимала его, расцеловывая, и ждала — дождаться не могла вечером, когда мы жили вместе, и ждала — дождаться не могла субботы, когда Саша жил один.

Никогда не будет она любить Толю так. Скорей всего, она вообще не будет его любить — никак. Замкнется, станет быстро взрослеть, отдалится от меня. И я ничего, ничего не смогу с этим поделать.

Толя наверняка слышал — у нас что-то происходит, но не вмешивался.

Я опять села на пол, теперь уже аккуратно, притянула дочку к себе и заплакала. Плакала я одна, Варька больше не ревела.

— Прости меня, Варюша. За все прости. За то, что я дом наш не сохранила. За то, что Сашу не смогла сохранить, за то, что так опрометчиво родила тебя. Я надеялась, что, когда родишься ты, мы с папой, наконец, будем вместе. Это такая ошибка некоторых мам… Мне казалось, что именно этого нам и не хватает.

— А папе так казалось? — вдруг спросила Варя.

— То казалось, то не казалось. Ты же знаешь нашего папу.

— Ушел-пришел, убежал-прибежал, — кивнула Варька и добавила, гладя меня по мокрой щеке и целуя, — не плачь, мамочка, пожалуйста.

— Я не буду, дочка. Но я не знаю, что мне делать. Наверно, не надо было сюда приезжать… Я, наверно, поспешила… Хочешь, поедем обратно к Любови Анатольевне?

Жестоко было спрашивать семилетнюю девочку об этом. Что она могла мне ответить, моя дочка, которой я в результате не смогла дать ничего, кроме своей глупости? Варька ничего не ответила, положила мне голову на колени и затихла.

Что я могу дать дочери, кроме своей непрактичности и благостной терпимости? Всепрощение… Я никак не могла понять, что он подлец, потому что я, столь наивная, вообще не знала, что это такое… Что можно — вот так… Я много лет не понимала, ждала и надеялась — как на полном серьезе рассказала сегодня Толе. Но я ведь даже не осознавала — кого я ждала… Он делал гадость, я сразу это прощала, не составив себе труда понять, что произошло, умывалась слезами и покорно ждала, когда же он придет снова, с новыми предложениями…

Варька уснула у меня на коленях, я гладила ее по головке, бесконечно дорогой и любимой, и уже ни о чем не думала.

Этот странный день подошел к концу, а я и не знала — радоваться мне или печалиться.

На следующий день я поехала на киностудию «Антон и они». У них было три комнаты на «Мосфильме». Взяла с собой Варю, чтобы не оставлять ее одну у Толи в квартире.

Я познакомилась с симпатичным, энергичным Антоном Быстровым. Мы обсудили устно и тут же быстро набросали план из сорока двух пунктов — что надо изменить и в какую сторону развивать дальше. У Антона были грандиозные планы — сделать на основе моего сценария бесконечный и… любимый детьми сериал. Меня всегда восхищает в людях та уверенность в собственных силах и талантах, которой мне часто не хватает.

— Я уже уговорил… гм… солидных людей дать деньги на двадцать серий.

— То есть мне надо срочно приниматься за работу?

— Прямо сегодня желательно! Есть уже и режиссер хороший, Владик Комаров. Он снял два полнометражных детских фильма. И актеров вовсю подбираем…

Пока мы с ним разговаривали, в комнату несколько раз входила ассистент режиссера, приносила ему какие-то бумаги и фотографии, хотя он каждый раз говорил: «Надежда Андреевна, потом, потом, ну, Надюша Андревна!» Она его при этом называла просто Антоном. Он объяснил мне, что почти весь штат его кинокомпании — из старых мосфильмовских работников, которые прекрасно могут организовать производственный процесс — а именно съемку и подготовку к ней, и при этом так горят, и так держатся за место, что плати им — хорошо, а не плати — все равно будут работать, за идею.

— Я плачу, — засмеялся Антон, увидев сомнение в моих глазах. — Кстати, о птичках, они же — твои гонорары. — Он сразу стал называть меня на «ты», спросив разрешения. Мне пришлось сделать то же. — Ты посоветовалась с людьми, представляешь сумму, до которой можешь торговаться? Нижний предел я тебе еще по телефону подсказал.

— Ой, Антон… — Я посмотрела на продюсера. — Я ни с кем не советовалась. Давай торговаться. Но я не умею.

— Хорошо. Давай так. За серию — м-м-м… Нет, ну что за ерунда. Говори сама.

— Две тысячи. — Я посмотрела на него. — С половиной. Евро.

— Долларов, — быстро сказал он. — И весь торг.

— Идет. — Я облегченно вздохнула. Попыталась посчитать в уме и ужаснулась сумме. — Вот это да…

— Лена, ну ты журналист или где? — спросил меня очень довольный Антон.

— В основном — где, — ответила я. — Теперь такой нюанс…

Я собиралась сказать, что будет вынужденный перерыв — из-за родов, надо как-то заранее учесть его, и тут в комнату опять вошла, внеслась Надюша Андреевна.

— Простите, вы же наш сценарист? Елена Витальевна?

Я улыбнулась:

— Да, здравствуйте.

— Это ваша дочка очаровательная там сидит?

— Да, моя, Варюша.

— Антон… — Надюша Андреевна выразительно посмотрела на Антона. — Там сидит… — Она что-то сказала ему одними губами.

Он посмотрел на меня:

— Гм… Лен, а ты не возражаешь, если мы твою дочку попробуем… Вот тут говорят, она может подойти на главную героиню…

— Варя? Да что вы! Она совсем другая, чем Соня. Соня такая хулиганистая, а Варя… — Я посмотрела на них обоих и поняла, что говорю все совершенно напрасно.

— Там все уже смотрят ее, — добавила Надюша Андреевна. — Как раз Владик пришел, режиссер наш, — пояснила она для меня.

— Но ей же в школу идти… Нет, подождите, как же она сможет…

— Да может быть, еще и не подойдет! И не получится! Или она не захочет! — увещевала меня Надюша Андреевна, подталкивая к выходу.

В соседней комнате Варя громко читала сценарий — за Сонечку. А симпатичный, доброжелательный молодой человек лет тридцати, в сером свитере, с бородкой — читал за Гнома. Я поняла, что это режиссер Владик Комаров.

— Отдай, я говорю тебе — отдай! — противнейшим голосом и совершенно органично канючила Варька.