Фэй Уэлдон - Декамерон в стиле спа

Уолдо готовил дом к приезду Дженис. Элизу он отправил пожить на недельку к друзьям и решил избавиться от вещей Джо. Все, что та не забрала с собой, уложил в черные полиэтиленовые пакеты и отвез на пункт вторсырья. Мешок за мешком покидали дом тряпичные цветочки Джо — она больше не носила их. Он великодушно позволил ей забрать кровать и матрас, хотя потом выяснилось, что обе вещи не пролезли во входную дверь — квартирка у Джо была очень маленькая — и она велела носильщикам отнести их на помойку. (Один из них взял кровать себе и с тех пор счастливо спал на ней со своим партнером-геем. Хоть кому-то пригодилась!) А Джо еще довольно долго обходилась диванчиком. Уолдо же купил себе новую кровать и новый матрас.

Дженис сходила в дорогой магазин, приобрела красивое постельное белье и распорядилась доставить его в дом Уолдо. Свое жилье она выставила на продажу, и уже через пару дней на ее пороге появился покупатель. Он изъявил желание купить все вместе с обстановкой и предложил хорошую цену. Казалось бы, разумно — ведь она переезжает в полостью обставленный дом, где есть все необходимое, но Дженис вдруг испугалась. «Как-то все стремительно происходит, — думала она. — Правильно ли я поступаю?»

Она поймала себя на том, что плачет. А ведь последний раз плакала сто лет назад — когда ее кошка выбежала на дорогу и погибла под колесами машины.

Но Уолдо торопил адвоката с женитьбой, и страх ее прошел, а слезы высохли. И что это такое было?!

— Типичная женская позиция, — успокаивал Уолдо. — И за нее я еще больше тебя люблю.

Она таяла и млела от одного только его взгляда или прикосновения. А потом все наконец произошло — их ждал новый дом и новая жизнь.

Он предложил ей переехать в субботу в четыре часа дня, а утром закончил последние приготовления. В назначенное время она прибыла и постучалась в дверь своего нового дома — ключа у нее пока не было.

Но дверь открыла Элиза. В свои пятнадцать она была уже ростом с Дженис, худущая, на грани истощения, но очень красивая — огромные голубые глаза, ясное личико и длинные прямые светлые волосы. На ней были джинсы и майка с длинными рукавами. Дженис не видела ее с того самого вечера на приеме в академии, но часто расспрашивала о ней у Уолдо. Холодный прием застал ее врасплох. Ей сразу дали понять, что она тут не дома. «Ничего, — подумала Дженис, — привыкнем. Мне теперь здесь жить. Ведь сколько для этого сделано!» Но неприятное ощущение все же осталось.

— Здравствуйте, — вежливо кивнула Элиза. — Вы, должно быть, Дженис? Проходите. — Она проводила ее в гостиную и предложила: — Присаживайтесь. Я позову папу. Ой, только не в это кресло! Это мамино.

Дженис села, куда ей указали, а Элиза крикнула, задрав голову:

— Папа, Дженис уже здесь!

Через некоторое время, прошедшее в неловком молчании, из мансарды спустился Уолдо.

— Прости, дорогая. Я размачивал кисти. Так приятно снова вернуться к мольберту! Вот собираюсь заняться портретами. Новая жизнь — новый стиль. Так, значит, вы уже познакомились?

— Да, познакомилась, — сказала Элиза.

— Я твоя новая мама, — улыбнулась Дженис.

— Ну, пока еще нет…

У Дженис возникло ощущение смутной угрозы, но Уолдо ничего не заметил. Он беззаботно тарахтел про портреты, обещая, что первой картиной в этой его новой жизни станет портрет Дженис. Дженис, не привыкшая к безделью, моментально представила себе долгие часы непрерывного сидения и спросила, обязательно ли ей позировать или он мог бы сделать портрет с фотографии.

— Папа никогда не пишет с фотографий, — обиделась Элиза.

— Да. Но, думаю, для Дженис мы могли бы сделать исключение, — сказал Уолдо.

— Но ты же всегда говорил, что это ложь, а не искусство, — возразила Элиза. — Или ты уже так не думаешь? Может, ты переменил свои взгляды?

— Разумеется, нет, — успокоил Уолдо. — И Элиза, как всегда, права. Она — моя творческая совесть. Никаких фотографий. Все в натуральном свете.

— Меня временно отстранили от занятий, — сообщила Элиза. — Так что я могу попозировать тебе, папа. Времени полно.

Пока выясняли, за что Элизу отстранили от занятий, и доказывали несправедливость наказания, как-то само собой получилось, что первым портретом Уолдо стал портрет дочери, а не новой жены. Элиза накрыла чай; вдруг проснувшиеся в ней домашние добродетели несказанно порадовали отца — он не мог на нее нахвалиться.

— Теперь, когда мамы здесь нет, кто-то же должен позаботиться о тебе. О великом художнике! — сказала Элиза.

Дженис сохраняла невозмутимость. Над ней откровенно насмехались. И над Уолдо тоже — только чуточку иначе, словно отчитывали, как непослушного мальчишку.

— Вы останетесь на ужин? — поинтересовалась Элиза.

Дженис ждала, что за нее ответит Уолдо, но тот промолчал. Тогда она взяла на себя смелость и решительно заявила:

— Я переезжаю к вам. А стало быть, и ужин приготовлю.

Элиза смерила обоих недоуменным взглядом, словно впервые о таком услышала.

— Вы переезжаете к папе?! Но вы же с ним не расписаны!

— Мы скоро распишемся, Элиза, — успокоил Уолдо. — Не забывай, на дворе двадцать первый век.

— Да, и ты съешь приготовленный мной ужин, — стояла на своем Дженис. — Посмотри, какая ты худенькая.

— Нет, я ушам своим не верю! — вскричала Элиза дурным голосом и, закатав рукав футболки, уставилась на руку, словно это было решением всех проблем.

Дженис заметила на тоненькой ручке следы шрамов, прежде чем Элиза выбежала из комнаты.

— Это не очень тактично с твоей стороны. Теперь она опять впадет в отчаяние, она ведь такая чувствительная! — И Уолдо бросился догонять дочь.

Ужин заменила поездка в больницу, где наложили швы и сделали перевязку — в разрезе от бритвы виднелась белая кость. Добраться до кости на тощенькой ручке не составляло труда. В больнице «Скорой помощи» у Элизы имелась уже внушительной толщины медицинская карта. Дженис чувствовала себя хуже некуда. Неужели ребенок нанес себе такую травму из-за нее? Ей стало существенно легче, когда она узнала, что подобное происходит уже более двух лет. Так что ее вины тут нет.

— Я думал, она вылечилась, — переживал Уолдо. — Нет, я правда так думал, и вдруг на тебе! Бедный мой цыпленочек!

Они порешили, что Дженис сегодня переночует у себя, чтобы не усугублять сложившееся положение и дать Элизе успокоиться. Дженис уехала на такси, а Элиза приготовила ужин — с удовольствием крутилась возле новенькой плиты, даже напевала, пока Уолдо накрывал стол на двоих.

Сделка по продаже дома Дженис шла полным ходом, но все еще можно было остановить. Дженис посоветовалась с матерью, и та сказала, что жить ей с мужем долго, а Элиза скоро вырастет и освободит их от своего присутствия, так что Дженис можно не волноваться. В этом возрасте ни одна девочка не бросится радостно на шею мачехе, к тому же Элиза только что пережила скандальный развод родителей. На ее месте любая бы так себя вела.