Свет твоих глаз (СИ) - Соня Мишина

что у него есть племянник в России, я передала бумаги доктору Слепневу. Тот проконсультировался у своего бывшего преподавателя, профессора-офтальмолога, и обрадовал заключением: у Эда есть неплохие шансы на то, что со временем зрение может улучшиться. Моника тоже написала мне, что у ее брата зрение сначала упало почти до нуля, но потом начало постепенно улучшаться и где-то через три года восстановилось настолько, что мужчина мог ходить по улицам без поводыря и палки для слепых.

Все эти важные и, можно сказать, потрясающие новости я собирала почти до середины марта, но так и не рискнула сообщать мужу сама. Предоставила слово доктору Слепневу, которого попросила ради такого случая приехать к нам домой.

― Наберитесь терпения, Эдуард Евдокимович! ― закончив свой рассказ, доктор Слепнев ободряюще сжал запястье Эда, который во время разговора словно окаменел в своем компьютерном кресле. ― У вас хорошие перспективы, и я уверен, что мы добьемся серьезных положительных сдвигов!

― Спасибо, доктор, ― Эд уже не носил повязку на глазах, да и очки дома предпочитал не надевать ― не видел в этом смысла. Поэтому я смогла увидеть, как намокли его ресницы. ― Пара-тройка лет ― это, конечно, немалый срок, но все же меньше, чем целая жизнь…

Позже, когда врач уехал, Эд признался мне, запинаясь от волнения:

― Кажется, я теперь знаю, что чувствуют люди, которым отменяют пожизненный приговор. И… это ведь ты нашла Монику, Ника?

― Я…

― Спасибо тебе, родная! Я говорил, что люблю тебя?

― Кажется, было такое, ― заулыбалась я.

― В таком случае, придется повторить!

Эд не остановился на словах и решил доказать свою любовь делом: вечером, перед ужином. Ночью, после прогулки с Найджелом. Утром ― едва я успела проснуться…

А через месяц доказательство его любви превратилось в две полоски на тест-системе для определения беременности.

Я не стала скрывать новость от мужа.

― И что ты… как ты… ― выслушав мое признание, разволновался Эд. Голос у него вдруг пропал, и договорить он не смог. Впрочем, я и сама знала, о чем он спрашивает.

― Ты ведь говорил, что готов заботиться о нашем ребенке вместе со мной… ― припомнила давний разговор. Мне было необходимо знать, что в этот раз я не останусь один на один с трудностями.

― Готов?! Да я… мечтаю! ― муж схватил меня в охапку, сжал так, что стало трудно дышать. ― Поверь, Ника! Я всему научусь! Даже памперсы менять!

― Я решила дать тебе возможность доказать это на деле.

― И ты не пожалеешь об этом, Ника!

Я и не пожалела ― ни единого дня! Потому что при виде сияющего счастьем лица любимого мужчины я забывала обо всех тревогах и опасениях, о токсикозе первого триместра и тяготах последнего месяца, когда стало тяжело ходить и пришлось переехать в спальню на первом этаже, потому что довольно крутая лестница стала для меня почти непреодолимым препятствием.

Наша со Скворцовым доченька родилась четырнадцатого декабря. У нее оказались папины глаза ― такие же темные и опушенные густым веером длинных черных ресниц. И с первого дня они смотрели на свет так жадно, будто делали это за себя и за папу…

Эпилог. Вероника

Три года спустя

Манюня капризничала с раннего утра. Вот как проснулась в начале седьмого ― так и завелась. Я ей любимую игрушку ― она ее на пол и тянет вверх свои пухлые, в перевязочках, ручки:

― Мазьми меня-а!

Взяла ее на руки ― тут же начинает вертеть головой в темных кудряшках:

― Па? Де? ― папу ищет.

А папе, между прочим, собираться надо. Папа наш решился на лазерную коррекцию зрения.

По прикидкам доктора Слепнева, скотома, вызванная нарушением питания всяких палочек-колбочек, из которых состоит сетчатка глаза, уменьшилась на треть справа, и на добрую половину слева. Если бы не близорукость ― видел бы Эд вполне прилично, даже лучше, чем тогда, когда мы с ним только-только познакомились. А так даже очки с толстыми стеклами плохо помогали.

― Папа пошел умываться. Давай мы тоже пойдем личико умоем?

― Не-е-е! Папи! ― И что тут поделаешь: стресс у ребенка.

Привыкла наша Манюня, что это папа ее по утрам с постели поднимает, памперсы меняет, он же и умываться несет, и утренней кашей кормит. А тут папа куда-то ушел, чем-то своим занят, а вместо него мама руководит. Мама ― строгая. У мамы не забалуешь!

― Машутка, радость моя! Ты что это плачешь? ― О! А вот и Скворцов! Голый до пояса, загорелый, и все кубики пресса на месте ― у меня аж живот подвело при взгляде на обнаженный торс мужа. Вот с кого древнегреческим скульпторам свои статуи ваять следовало! ― Ну иди, иди ко мне, моя девочка!

Машка тут же перебралась к Эду на руки, обвила мягкими лапками его шею ― не оторвать!

― Найди! Найди! ― закомандовала.

Нет, это она не найти что-нибудь так просит. Это она Найджела так зовет. Завтракать без папы и лабрадора наша принцесса не привыкла. Только в полном составе и сидя у отца на коленях.

Найджел команду понял. Гавкнул негромко и потрусил из детской в коридор: показывать дорогу, а то вдруг хозяева заблудятся и не сообразят, где у них в доме кухня.

После завтрака у нас снова скандал приключился: папа вместо утренней прогулки с дочкой один куда-то ехать собрался.

Ох, и бушевала Манюня! Ох, и ревела! Тимофей, который за Эдуардом специально приехал, чтобы в клинику отвезти, не выдержал и сбежал:

― Эд, спускайся давай. Я тебя в машине жду.

Скворцов Машку от себя еле оторвал. Передал мне с рук на руки.

― Девочки мои, ну вы же пару-тройку часов без меня обойдетесь?

― Продержимся, не сомневайся! ― я провела подушечками пальцев по темной модной щетине мужа, поцеловала его в подбородок. ― Это пока ты дома, Машка без тебя шагу ступить не может. А как убедится, что ты все-таки уехал ― займется своими делами. Но ждать все равно будет! Так что ты возвращайся скорей!

― Куда я от вас… ― в голосе Скворцова прозвучало столько нежности, что и без слов стало понятно: никуда! Бульдозером от нас не оттащишь!

Эд уехал. Манюня еще немного покапризничала, потом улеглась в обнимку с Найджелом прямо на ковре перед диваном ― досыпать что не доспала.

Я попыталась заняться любимым десертом мужа ― яблочной шарлоткой.