Джанет Чарльз - Одесское счастье

Мистер Хэрмон совсем не был дураком. Даже не владея русским, он быстро просек, что весь офис над ним потешается. И пришел в ярость. Я не без пользы прокантовалась здесь шесть месяцев, но теперь ясно видела, что дни мои сочтены. Конечно, шеф не мог не заметить, как хихикают Вита и Вера, когда он заходит в кухню. Думаю, они специально так делали, чтобы меня выжить. Завидовали моей немаленькой зарплате и тому, что я ни под кого за эту работу не ложилась.

В течение нескольких дней мистер Хэрмон постоянно за мной следил и без конца на меня орал.

– Не стучи по клавиатуре так громко, черт возьми, у меня уже голова раскалывается! Чего ты улыбаешься? Тебе тут что, за улыбки платят?

Я стала обратно прикрывать рот ладонью.

Раз после обеда я сидела за столом и старалась печатать как можно тише. Он подкрался сзади. Я продолжила плавно нажимать на клавиши.

«Корабль прибыл на день позже расписания. Двадцать пятого».

Мистер Хэрмон за спиной просто стоял и молчал. Я не знала, что делать. Боялась издать звук, боялась пошевелиться.

Freeze-froze-frozen.

Нависшая угроза казалась страшнее криков и ругани.

«Процедура таможенной очистки закончилась двадцать девятого».

Мне чудилось, будто он захлестнул мою шею веревкой и затягивает все туже и туже. Я почти задыхалась. Но продолжала печатать.

«Двести пустых контейнеров погружены на судно». 

Мистер Хэрмон отступил, только когда в вестибюль зашел охранник Юрий, совершавший обход.

«Следующая поставка ожидается второго», – продолжила я тихонько давить на клавиши.

                  * * * * *

На другое утро я задержалась в ванной, потому что, вцепившись в потрескавшуюся раковину, смотрела на себя в зеркало. Как долго я еще продержусь? Есть ли способ его угомонить? Я устала бояться, устала от пристального внимания, с которым мистер Хэрмон следил за каждым моим шагом.

Но мне таки нужна эта работа. Мы с бабулей только-только начали жить по-человечески.

У нас есть такая поговорка: москвички холодны, как зимние дни, зато одесситки горячи, как летние ночи. Таки да, одесситки действительно чертовски привлекательны. Может, из-за морского воздуха, может, из-за южного солнца. У нас шелковистые волосы, безупречная кожа и скулы такие же резкие, как наши языки. Как бы мне себя приуродить? Я стянула темные кудряшки в строгий пучок и смыла черную тушь, подчеркивающую мои зеленые глаза. Поверх белой блузки надела мешковатый черный жакет в пару к длинной черной юбке. Так я выглядела постящейся монашкой.

Мистер Хэрмон встал у моего стола, и я приготовилась записывать его распоряжения, но он резко гавкнул:

– Ты мне должна.

Чувствуя, что иду босиком по битому стеклу, я так же резко ответила:

– Хотите, покажу, что я вам должна?

– Да-а-а, – восторженно выдохнул он, словно рассчитывал, что я тут же задеру блузку и покажу ему грудь. Щаз!

– Вот, что я вам должна. – С этими словами я вынула изо рта и протянула ему зубной протез. – Забирайте.

И заставила себя улыбнуться, обнажив голые уродливые десны.

Обескураженный во всех смыслах, мистер Хэрмон вернулся к себе в кабинет. Мои руки так тряслись, что я с трудом вставила протез обратно. Постоянная нервотрепка начала сказываться. Мне сдавалось, что придется не только уволиться, но даже уехать из Одессы, чтобы где-нибудь когда-нибудь наладить нормальную жизнь. В свои двадцать три по местным меркам я уже считалась перестарком, но все равно хотела создать семью. Хотела родить девочку и назвать ее Надеждой – в честь моей мамы. Естественно, чтобы забеременеть, не обойтись без мужчины. Но после работы у меня не оставалось времени бегать по свиданьям. К тому же бабуля говорила, что одесским шибенникам грош цена. Джейн хвалила американских мужчин, потому что они, по ее словам, сначала пытались подружиться, получше узнать девушку и только потом «шли на сближение». Я любила родной город, но мне чертовски хотелось сбежать в Америку, где сексуальные домогательства запрещены законом, а ухажеры серьезные и ответственные.

Я вспомнила, как отшила мистера Хэрмона, и ужаснулась, что унизилась до такой вульгарщины. До сих пор я не видела в нем врага, но после нашей крайней стычки и при его новой манере чуть что возбухать, все изменилось. Он стал для меня опасен. Но невозможно изворачиваться и бегать от него бесконечно. Я чувствовала, что месть неотвратимо надвигается, но не знала, как она близка.

Тем же днем я стояла у стола и изучала квартальный отчет, а мистер Хэрмон вдруг подошел сзади и резко развернул меня лицом к себе.

– Эй! – крикнула я и оттолкнула его.

Он толкнул меня в ответ, и я спиной упала на стол. Воздух вышибло из груди, а обратно вдохнуть не получилось. Я попыталась извернуться и пнуть его в пах. Не получилось. Попыталась собраться с мыслями. Не получилось. Попыталась подобрать слова, чтобы вразумить, остановить его, как удавалось раньше, но с губ слетел только тихий безнадежный стон. Я уставилась на шефа, словно погруженная в эфир бабочка, которую вот-вот проткнут булавкой.

Но мистер Хэрмон пялился мимо меня выпученными глазами. Словно, как и я, вусмерть испугался.

Впервые я порадовалась, что мы не просто на Украине, а на еврейской территории. Стук, с которым я грохнулась на металлический стол, разнесся по всему зданию, и кто-то пришел посмотреть, что случилось. Наша контора была филиалом израильской фирмы, и нам часто угрожали по телефону. Круглосуточно дежурили охранники, потому что в других представительствах уже находили бомбы. И от любого странного звука сотрудников словно током дергало.

– Извини, – хрипло прошептал мистер Хэрмон. – Я не хотел…

Он попытался помочь мне сесть, но я отдернула руку. Повернув голову и увидев, кто заглянул на шум, я немного успокоилась. Слава богу, не Вита и не Вера, а мистер Кесслер, директор из Хайфы, приехавший к нам с проверкой. Он посмотрел на меня, опрокинутую спиной на стол, на моего начальника, стоявшего у меня между ног, и что-то крикнул скороговоркой на иврите. Я вдруг вспомнила, как дышать, втянула воздух и закашлялась.

Мистер Хэрмон отступил, я вскочила, одернула юбку и рванула прочь по коридору.

Опустошенная и до странности спокойная я стояла у раковины и тряслась. Голос и, что важнее, разум впервые в жизни меня подвели. Ойц! От когда родилась со мной ничего такого не случалось. Хотелось разрыдаться, но я знала, что любое проявление слабости Вита и Вера используют против меня. В Одессе не важно, что на самом деле произошло, гораздо важнее, что про это будут говорить. В результате учишься быстро соображать и никогда не выдавать своих чувств.