Барбара Брэдфорд - Так далеко, так близко…

Вдруг я вскрикнула от боли — мне представилась мама, устремившаяся вниз — навстречу своей гибели. Себастьян опять прижал меня к себе, стараясь успокоить.

— Я понимаю, я понимаю, — бормотал он.

— Тебе будет не хватать ее, Себастьян, — прошептала я чуть погодя, — ты ведь тоже любил ее.

— Да.

Я спрятала лицо у него на груди и припала к нему так, будто, кроме него, у меня ничего не осталось в этом мире. В каком‑то смысле так оно и было, он был для меня спасительной пристанью.

Себастьян гладил меня по волосам, по руке, бормотал ласковые слова. Я прижалась к нему еще сильней и почувствовала, что впитываю какую‑то силу, исходящую от него.

Так мы сидели на балконе долго‑долго, и в конце концов на меня снизошло успокоение, и слезы мои высохли. Он не пытался встать, и я тоже, и мы все сидели и сидели на скамье.

Вдруг я внутренне напряглась и затаила дыхание, боясь пошевельнуться. Со мной творилось что‑то странное. Сердце колотилось: в горле пересохло, и оно сжалось.

Кровь бросилась в лицо; я прекрасно поняла, что происходит, слишком хорошо поняла. Мне захотелось, чтобы он перестал целовать мои волосы и поцеловал меня. Я хотела ощутить его губа на своих. Мне захотелось, чтобы он гладил мою грудь, а не руки. Сам того не сознавая, он возбуждал меня эротически. Мне хотелось, чтобы он ласкал меня. И совсем не хотелось, чтобы это кончилось.

Я не осмеливалась пошевелиться в его объятиях. Не осмеливалась посмотреть на него. Он умел читать мои мысли: он всегда знал, о чем я думаю, еще тогда, когда я была девочкой.

И я сидела и ждала, когда эти необычные ощущения ослабнут, исчезнут. Я была смущена и растеряна. Как я могла испытывать подобное именно сегодня? Моя мертвая мать лежит в морге, и, может быть, в это самое время эксперт производит вскрытие.

Я содрогнулась в глубине души. Себастьян был ее любовником более шести лет. А теперь я хочу, чтобы он был моим. Я опять содрогнулась, ненавидя себя за эту чудовищную мысль, ненавидя свое тело, которое предало меня в такой момент.

К счастью, Себастьян, наконец, разжал руки и освободил меня. ПОдняв мое лицо, он легко коснулся губами моего лба. Он попытался улыбнуться, кажется, хотел что‑то сказать, но промолчал.

Наконец, он промолвил тихо и заботливо:

— Я понимаю, дорогая Вивьен, тебе очень одиноко, но у тебя есть я. И ни о чем не беспокойся. Я буду заботиться о тебе. Знаю, что не могу заменить тебе мать, но я твой друг, и буду с тобой всегда, когда понадоблюсь.

Я кивнула головой:

— С того самого дня, как ты нашел меня в беседке, с той первой встречи, я всегда чувствую твою заботу, Себастьян. — Эти слова были истинной правдой.

Он опять попытался улыбнуться, но без особого успеха:

— Ты можешь всегда обратиться ко мне, если у тебя возникнут трудности, и я помогу тебе — это я обещаю. — Он слегка вздохнул и сказал как бы про себя: — Ты была таким милым ребенком. Ты тронула мое сердце…

И вот он умер, и больше не сможет заботиться обо мне, и моя жизнь без него станет гораздо беднее. Я уткнулась лицом в подушку, и прошло немало времени прежде, чем слезы мои высохли.

Наверное, я так и уснула: потому что когда я проснулась, солнечный свет уже лился во все окна. Ложась спать, я забыла задернуть шторы: начинался новый день. Я слышала за окнами птичий щебет, издали доносился гогот канадских гусей, плывущих по озеру.

Взглянув на часы на тумбочке, я обнаружила, что еще только около семи, и опять спряталась под одеяло, решив немного понежится в тепле и уюте. И вдруг реальность ворвалась в мое сознание, и с мучительным содроганием я вспомнила все, что случилось вчера.

Себастьян умер. Я никогда больше не увижу его.

Я лежала без движения, глубоко дыша, думала о нем, вспоминала разные разности, всякие пустяки. Восемь лет, как мы развелись, и за последние три года я не очень часть виделась с ним. Но до этого в течение двадцати одного года он был очень важной и неотъемлемой частью моей жизни. Двадцать один год! Для меня это число счастливое. Мне был двадцать один год, когда Себастьян стал моим любовником.

И вот я вижу его так ясно. Я вижу его в точности таким, каким он был тогда. В 1979 году. Мне — двадцать один год. Ему — сорок один. На двадцать лет старше меня: но он никогда не выглядел на свой возраст.

Закрыв глаза, я представила себе, как он входит в библиотеку. Это было ночью, после дня моего рождения. По этому поводу Себастьян устроил фантастический вечер у себя на ферме Лорел Крик, соорудив в саду два шатра, убранных цветами. Угощение было самое изысканное, вино превосходное, великолепный оркестр, ради такого случая выписанный из Манхэттена. Это был прекрасный праздник, пока Люциана все не испортила. К концу вечера она повела себя по отношению ко мне так отвратительно, что я была поражена, выбита из колеи и испугана мерзкими, злыми словами, которые она мне наговорила. Ошеломленная, оскорбленная, я убежала. Я вернулась в Риджхилл.

Подъехала машина, шурша шинами по гравию. Громко хлопнула дверца.

Через мгновение Себастьян ворвался в библиотеку, напряженный и бледный.

Чувствуя себя совершенно одинокой, я стояла у французской двери, ведущей в сад. У меня в руке скомканный носовой платок: слезы вот‑вот снова хлынут из глаз.

Я никогда прежде не видела его таким: присмотревшись внимательней, я поняла, что он в полной ярости.

Он тоже всматривался в меня: его глаза казались кусочками синего льда на искаженном лице.

— Почему ты убежала, Вив, как испуганный жеребенок? — спросил он сурово. Потом пересек комнату несколькими большими шагами и остановился передо мной, глядя на меня сверху вниз.

Я молчала.

— Так почему же? — снова спросил он.

— Я не могу тебе сказать.

— Ты можешь сказать мне все, и ты это знаешь! Ты с самого детства всегда и все рассказывала мне. — Он был по‑прежнему в ярости, но сдерживался.

— Не могу, и все тут. Об этом — не могу.

— Но почему?

Я все так же тупо смотрела на него. Потом затрясла головой.

— Не могу!

— Послушай. — голос его стал мягче. — Мы всегда были добрыми друзьями, ты и я. Настоящими друзьями‑приятелями. Вивьен, прошу тебя, скажи мне что случилось, что заставило тебя убежать?

Я не ответила, и он быстро продолжил:

— Это Люциана, да? Она обидела тебя.

Я кивнула, но продолжала молчать.

— Она оскорбила тебя… она сказала что‑то… что‑то презрительно, да?

— Как ты догадался?

— Просто я хорошо знаю свою дочь, — воскликнул он. — Что именно она сказала?

— Себастьян, я не могу. Я не доносчица.