Мария Нуровская - Танго втроем

Ознакомительный фрагмент

– Кто там?

– Мне нужна Эльжбета Гурняк.

– По какому вопросу?

– Меня зовут Александра Полкувна.

– Как вас зовут, я знаю. Не знаю только, чего вам от меня понадобилось.

– Не могу же я говорить об этом по домофону.

Пауза, потом звук зуммера, открывающего калитку.

Как же долог путь от калитки до двери. Передо мной женщина в замызганном халате, с давно не мытыми, вытравленными перекисью патлами, черными у корней. А это лицо! В нем мало что сохранилось от той девушки в раздельном купальнике, и оно мало чем напоминает лицо с обложки прошлогоднего журнала для элегантных женщин. Лицо трагической актрисы…

– Это вы хотели увидеть? – резко спрашивает она.

От нее разит алкоголем. Молчу, потому что вдруг понимаю – не знаю, что сказать. И как ей объяснить, зачем я сюда пришла, – мне и самой это до конца непонятно.

– Вас ждет более интересная роль, – слышу я себя, будто издалека, и меня вдруг охватывает ужас – что я несу!

А она вдруг кидается на меня с кулаками и со всей силы бьет по лицу. Отшатнувшись, я врезаюсь в книжный шкаф, и сверху на меня что-то летит. Я ощущаю на шее теплую струйку, которая течет из-под волос. Колени подгибаются, и я оседаю на пол. Жена Зигмунда склоняется надо мной, помогает подняться на ноги.

– О, боже, на вас грохнулась ваза, – говорит она уже совсем иным тоном: в нем не чувствуется ненависти.

Она ведет меня в ванную, смывает с моего лица кровь. Потом роется в аптечке в поисках пластыря, руки у нее ходят ходуном.

– Я… ударила вас, простите… но метила не в вас, а в вашу молодость….

Теперь я не молодая, не старая… сейчас я как бы вынута из своей телесной оболочки… Я – это не моя голова, не мои руки, не мой живот, я – это только мои мысли о себе…

Из раны на голове сочилась кровь. Меня подташнивало. Она решила, что надо срочно ехать в дежурную больницу. Оделась, нацепила темные очки и пошла в гараж за машиной. Когда я села на переднее сиденье рядом с ней, чувство у меня было такое, будто все происходит во сне. Эти солнцезащитные очки… Зачем она их напялила? Все равно в лицо ее уже никто не помнил…

В больнице мне выбрили волосы вокруг раны и наложили швы. Рентген ничего тревожного не показал, но хирург, который мной занимался, вышел за нами в коридор и, обратившись к ней, сказал:

– Ничего страшного, но вашей дочери несколько дней придется полежать в постели.

Она промолчала. Из-за темных очков мне не было видно выражение ее глаз.

– Спасибо за помощь, – сказала я, когда врач удалился. – Я закажу такси.

Она не могла везти меня домой, и мы обе это понимали.

Несчастный случай спутал не только мои планы, но и планы театра – в таком состоянии я не могла продолжать репетиции. Глаза у меня заплыли, а вокруг выступили синие круги, совсем как у очковой змеи. Зигмунд так перепугался, увидев меня вечером, что собрался немедленно везти обратно в больницу. Я наотрез отказалась. Тогда он повис на телефоне, обзванивая знакомых врачей. И успокоился только тогда, когда его уверили, что такой эффект часто бывает после подобной травмы.

– Как это случилось? – расспрашивал он меня.

– Мне на голову упала ваза, – честно ответила я.

– А где ты была?

– У одной знакомой.

– У какой знакомой?

«Хорошо тебе известной», – подумала я, но вслух, разумеется, не произнесла этого.

Спустя неделю я вернулась к работе. Теперь мне пришлось ходить на репетиции в темных очках. Выбритое место я прикрывала платочком. Для меня уже готовили накладку – ясно же, что волосы не успеют отрасти до премьеры. Я очень часто вспоминала о жене Зигмунда, вернее, думала о ней постоянно. Как-то оставшись в гримерке наедине с Яловецким, спросила:

– Пан Адам, а какой актрисой была Эльжбета Гурняк?

На сей раз ему было понятно, почему я ею интересуюсь, на его лице появилась ухмылка.

– Была у нее своя роль в мрожековском «Танго»[3], она играла Алю. Я сам тогда написал, что Кмита стоит своей жены. Переплюнул ее только количеством сыгранных ролей.

– Я ведь не о нем спрашиваю, – резким тоном возразила я.

– Разве нет? Ну, извини.

Как же я его ненавидела в тот момент. Если честно, я всегда его недолюбливала, несмотря на то что он ко мне благоволил.

А если бы Яловецкий пришел сюда? Проведать меня? Ведь здесь появляются все те, кто сыграл в моей жизни какую-то важную роль: моя мама, мой муж и одновременно первый режиссер. А если есть режиссер, должен быть и критик…

Перед премьерой у меня не было ни одной свободной минутки, а о том, чтобы съездить к Эльжбете, и говорить было нечего. Но и после премьеры выкроить время для поездки оказалось сложно. Домой я приползала поздно вечером, измочаленная до крайности. Зигмунду даже приходилось снимать с меня сапоги. Происшествие с вазой физически меня подкосило. А может, куда-то подевался мой энтузиазм.

– По жизни ты – человек действия, энтузиастка, – говаривал Дарек. – Дай бог, чтоб у тебя это не пропало со временем.

Если честно, я начинала выдыхаться. Не знаю почему, то ли действительно энтузиазм проходит с возрастом, то ли приобретенный опыт кое-чему меня научил. Нет, это вовсе не означает, что я начала разочаровываться в театре, театр по-прежнему был самым главным делом в моей жизни и даже стал занимать все больше места в моем сознании. А вот на семейную жизнь меня не хватало. Не чувствовала я себя полноценной замужней женщиной, не умела справляться с этой ролью. Зигмунд, разумеется, никогда мне не выговаривал, если, к примеру, я забывала купить сахар или забрать его рубашки из прачечной, но я постоянно носила в себе чувство вины. Подспудно во мне жила мысль, что до этого у него были настоящая жена и настоящий дом. Трудно было назвать домом нашу однокомнатную квартирку. Меня сильно взволновало известие о том, что он собирается строить для нас коттедж.

– Коттедж? – невольно вытаращила я глаза. – Дом?

– Именно так. Дом. Наш настоящий общий дом.

– Неужели у тебя есть на это силы? – тихо спросила я.

Мы смотрели друг другу в глаза.

– Вообще-то я рассчитывал на твою помощь.

– Я… Я все время чувствую себя усталой.

Зигмунд громко рассмеялся:

– Ты слишком молода, чтобы такое заявлять. Это я могу так сказать. Но ты – ни в коем случае.

«Ну понятно, я не имею права, – подумала я, – она была бы вправе такое говорить. Но тебя ведь это теперь не касается. Не касается, что творится с женщиной, с которой ты прожил больше тридцати лет. Сколько это дней и ночей? Тысячи и тысячи. Но оказывается, это не в счет. Можно себе сказать, что все начинаешь с начала… с кем-то другим. А если у этого другого нет никакого желания строить с тобой жизнь? Что тогда? Ей пятьдесят четыре года, еще приличный кусок жизни впереди. И что ей делать со своей жизнью? Дети взрослые, муж бросил».

Конец ознакомительного фрагмента