Предатель. Моя сестра от тебя беременна (СИ) - Барских Оксана

Таисия Семеновна же тяжко вздыхает и качает головой, не желая ворошить прошлое, но свекор неожиданно резко встает со своего места и требовательно вглядывается в мать.

– Раз начала разговор, продолжай, мама. Что ты там говорила про Веру?

– Вера давно в прошлом, сынок. Она тебя бросила и сделала аборт, помнишь?

Баба Таша начинает ощутимо нервничать и перебирает пальцы, отчего ее вранье становится слишком очевидным.

– Что ты сделала, мама? – мрачно спрашивает Родион Павлович.

Он буквально припирает ее к стенке, и она опускает голову, после чего мы слышим ее шепот, кажущийся в тишине довольно громким.

– Я сделала то, что должна была, чтобы сохранить твой брак, Родик. У этой Веры был уже пятилетний сын. Ты собирался бросить Глеба, своего родного сына, ради чужого ребенка! Не могла же я этого допустить!

– Я спрашиваю в последний раз, мама. Что ты сделала?!

Я впервые вижу свекра таким злым и решительным. Даже свекровь не решается его остановить и без сил опускается на стул.

Я сижу, затаив дыхание, и чувствую, что сегодняшнее откровение – это переломный момент для всей семьи. И оказываюсь права.

– Бутик, где Вера работала, принадлежал моей подруге, тете Ларисе, ты ее знаешь. Вера украла дорогое колье, и ей грозила тюрьма. Я предложила свою помощь в обмен на то, что она навсегда исчезнет из твоей жизни. Надо отдать ей должное, договоренности она выполняет на отлично.

– Вера не могла ничего украсть, – с горечью произносит Родион Павлович и нервно трет лицо ладонями. – Это ведь ты надоумила свою подружку подставить ее, да? Узнаю свою мать во всей красе.

Ненависть, с которой он выплевывает слова, пробирает до самого сердца. Даже у меня покалывает в груди от той боли и тоски, которую он источает. Впервые я вижу его таким живым, пусть и невеселым. Ощущение, будто всё это время он и не жил вовсе, а отбывал наказание.

– А с ребенком что? Аборт-то был хоть? – кричит свекор на мать, надрывая глотку, и я съежилась, кидая взгляд на свекровь.

На нее страшно смотреть, до того она побледнела и осунулась. И в этот момент мне становится ее чисто по-женски жаль. А затем слова Таисии Семеновны и вовсе добивают и ее, и свекра.

– Я дала ей деньги на аборт, а больше не видела. Думаю, она не стала бы оставлять ребенка, у нее и так ведь на руках был детсадовец.

В доме воцаряется практически гробовая тишина.

Никто не решается заговорить, и даже Глеб с опаской смотрит на отца, не зная, что от него ожидать. Лицо у того побагровело, кулаки сжаты до такой степени, что побелели костяшки, а глаза налились кровью.

Ти-ши-на.

Глава 9

С самого приезда Глеба в доме разгорается нешуточный скандал, и я, не желая нервничать, убегаю в огород, прихватив с собой щенка, которому тоже не по душе громкие крики.

– Вот ты где, Варь, – раздается сзади голос Глеба, и я стискиваю челюсти, чувствуя досаду, что он прервал мое уединение.

– Что тебе нужно? Я хочу побыть одна.

Несмотря на то, что все эти дни я уговаривала себя успокоиться и не реагировать так резко на мужа, когда он приедет, все мои уговоры идут прахом, когда передо мной возникает его наглая самодовольная харя.

Он ни капли не раскаивается, и именно этот факт выбивает меня из колеи, раздражая сильнее всего.

– Я думал, этих дней достаточно, чтобы ты остыла.

– Ты ошибся, Глеб. Я же думала, что сутки спецприемника достаточно, чтобы ты осознал, как был неправ.

Неправ. Неподходящее слово для измены, но лучше я просто не нахожу. Слез на удивление нет, и я так радуюсь этому, что даже немного воспряла духом, готовая противостоять любому вмешательству Глеба.

– Ты ведь специально рассыпала муку в моем багажнике?

Вопрос не требует ответа, но я всё равно не подтверждаю его предположения.

– Мне пришлось поднять все свои связи, чтобы ускорить полицейскую лабораторию, чтобы меня наконец отпустили. И я в курсе, что им поступил анонимный звонок по поводу моей машины, так что тебе нет смысла отпираться, что это ты.

– А ты считаешь, что я твой единственный враг? Что, у других людей нет причин тебя ненавидеть?

Глеб, увидев мой яростный взгляд, мрачнеет, но мне нет никакого дела до его настроения.

Некоторое время мы сидим в тишине, но я напряжена, чувствуя близость Глеба. И если до этого думала, что мне будет больно вот так видеть его перед собой и знать, что больше мы парой не будем, то сейчас я убеждаюсь, что ничего не ощущаю. Даже боли. Как отрезало.

– Я, кстати, вспомнил. У матери ведь аллергия на собак.

Я усмехаюсь, что он думает об этом постфактум. До того невнимателен к своим родным, что такие важные вещи вспоминает спустя время, когда оно могло быть упущено.

– Нет у нее никакой аллергии. Была бы, сейчас бы уже на скорой ее увезли бы в больницу. Пес всю ночь в доме проспал, а ей хоть бы хны. Ни кашля, ни чиха.

– Я, конечно, понимаю, что ты злишься на меня из-за своей сестры, Варя, но палку не перегибай. Ты должна уважать мою мать, и не наговаривай на нее.

Разозлившись, я встаю со скамейки и упираю руки в бока.

– Ну во-первых, я никому ничего не должна, особенно твоей деспотичной матери, которая использует труд глубоко беременной женщины и не видит в этом ничего зазорного…

Глеб не дает мне договорить и перебивает, сжимая скулы до хруста в челюсти.

– Рот прикрой, Варя! Ты беременная, но не больная, к тому же, невестка в нашем доме. Да если бы я на тебе не женился!

– То что? Договаривай, Глеб! Считаешь, что вытащил меня из нищеты? Повторяешь слова своей матери? Так знай, что вы еще более ущербные, какой считаете меня. Вон, полюбуйся, что сейчас происходит в твоем хваленом доме, полном интеллигентов!

Я киваю на приоткрытые окна, из которых доносятся крики домочадцев, и это немного отрезвляет Глеба, так что он отступает, делая шаг назад.

– А во-вторых, Глеб, не лезь ко мне своими нравоучениями, ты потерял это право несколько дней назад. Когда совал свои причиндалы во всякие дыры.

Он стискивает ладони в кулаки и смотрит на меня с таким гневом в глазах, что я еле удерживаюсь от того, чтобы не увеличить между нами расстояние. Никогда еще не видела его таким злым.

– За языком следи, Варя. Ты все-таки о своей сестре говоришь. Не заставляй меня думать о тебе хуже, чем ты есть на самом деле.

Его слова возмущают до глубины души, ведь это моя прерогатива вот так злиться, но я быстро беру себя в руки.

– Лучше бы ты за своим хозяйством следил, как за моим языком, – шиплю я, выходя из себя. Ярость распирает грудную клетку, как бы я ни пыталась держать себя в руках и вести себя хладнокровно.

– Ну всё, мое терпение лопнуло, Варя. Я хотел дать тебе время остыть и осознать ситуацию, но вижу, что зря дал тебе поблажки и позволил распоясаться. Ты, видимо, почувствовала свободу и совсем распустилась, раз позволяешь себе издеваться над моей семьей. Забыла, кто ты и из какой грязи я тебя поднял?

Весь лоск слетает с Глеба, оставляя лишь его истинное лицо. Черты лица заостряются, сам он оскаливается, словно дикий зверь, жаждущий крови, а вот рука хватает меня за воротник кофты.

– Ты должна быть мне благодарна, что я приютил тебя и сделал своей женой. Пошел на мезальянс, взяв в жены дочь каких-то бедняков из деревни, которые только и видят во мне кошелек.

Я поднимаю на носочки, когда он тянет мой воротник на себя, и хриплю, хватаясь за горло, кожу которого режет этим самым воротником. Ни слова от шока произнести не могу, ведь раньше Глеб никогда не распускал руки, и я была уверена, что он выше этого. Вот только сейчас боюсь, что его забрало упало, и он может сделать всё, что захочет, не посмотрит на то, что я жду от него ребенка.

– Глеб! – наконец, сиплю я, хватаясь руками за кисти его рук. – Я беременна, Глеб!

В этот момент около наших ног крутится щенок и яростно лает, пытается зубами ухватиться за штанину брюк Глеба, но тот просто безжалостно отпинывает малыша в сторону. У меня сердце кровью обливается от жалобного воя, но я ничем не могу ему помочь, зажатая в тисках жестокого мужа.