После развода. Самая красивая женщина - Ария Тес

Начиная с того момента, когда впервые увидела, что Глеб вернулся другим домой, заканчивая этой ужасной поездкой к его мадам.

- … И я…а она…а потом…он…букет такой еще припер, сволочь! - сумбурное бурчание прерывает громкий, до комичного детский всхлип.

Мама мерно моет посуду…

Она у меня вообще такая. У нее внутри может бушевать буря, но она никогда ее не покажет, потому что считает, что слезы — это, конечно, хорошо, но они делу не помогут. Мою эмоциональность она списывает на профессию, а еще на очень нежный возраст. Ну и пусть! Может быть, она не сидит и не обнимает меня, не кудахчет вокруг, а по факту — это лучшее, что сейчас мама может для меня сделать. Дать выговориться и помочь советом. Что мне делать? Я не знаю. Я совершенно не понимаю, что мне теперь делать…

- … Там дождь шел, и я…я чуть не врезалась…

Мама резко застывает, а тарелка выскакивает у нее из рук и гулко бьется о стенки раковины. Я замираю. Не решусь сказать, что на мгновение подумала о том, как было бы круто все-таки врезаться…только маме это и не нужно. Думаю, у всех мам работает какая-то внутренняя чуйка на весь тот треш, который творят их дети, и мне стыдно. Мне очень-очень стыдно, поэтому я затихаю окончательно и опускаю глаза на свои пальцы.

Пожалуйста, прости меня за эту глупость…

Вода выключается. Ну, вот сейчас она мне точно скажет, что я идиотка… А может, и пусть? В смысле…думаю, мне надо услышать это, чтобы окончательно подвести итог всего того, что со мной случилось.

Мама медленно оборачивается, и знаете? То, что она выдает дальше, чуть надменно приподняв бровь — это действительно лучшее, что со мной происходило.

- И это все…из-за мужика, Аня?

Вопрос такой простой, но такой точный. Он бьет в самую цель.

Ты тут сидишь, убиваешься. Ты убивалась до этого. Ты почти не спала. Ты позволила себе унизиться. Ты позволила унизить себя, а потом еще смотреть с мерзкой, липкой жалостью…и ради чего?! Ради мужика?

Как глупо…

Я внезапно чувствую себя такой идиоткой, что все остатки истерики испаряются и уходят куда-то на задний план, а я сама в тупике. Притом не в таком же, в каком была всего пару мгновений назад. Этот тупик означает одно: твой мозг встает на место. Со скрежетом, возможно, медленно, но встает.

Действительно.

Я все это допустила…из-за мужика? Господи, какой позор; где был мой разум? Я как будто его потеряла вместе с логикой и самоуважением.

Какого черта?...

Краснею и моргаю часто. Кожу неприятно стянуло, а ресницы слиплись. Мама долго смотрит на меня, а потом вздыхает и подходит к холодильнику, откуда достает вино и разливает его молча по бокалам.

Один двигает мне.

- Выпей. Оно ничего такое…в меру кисленькое, в меру сладенькое. Медовое. Мне понравилось.

Растерянно смотрю на бокал, потом снова на маму. Она не реагирует, выпивает свой бокал и громко вздыхает, а потом опускается на стул напротив меня и кивает.

- Знаю, Аня. Это очень больно…предательство — это страшно. Меня, конечно, Бог уберег от такого. Твой отец был потрясающим мужчиной, и знаешь? Так редко бывает…чтобы человек был и хорошим отцом, и хорошим мужем, но он был таким…

- Я знаю…

- Пей.

Пью.

Послушно подтягиваю к себе бокал и делаю небольшой глоток. И правда, ничего такое. Вино белое, фруктовое, отдает медом и оставляет хороший, сладкий привкус на языке.

Мама пару мгновений молчит, словно задумываясь над тем, что скажет дальше. Или над тем, как было раньше, когда папуля был еще жив…

- Но…ты не обижайся на меня, хорошо? С твоим Глебом все было сразу понятно.

- Что понятно?

- Он не такой мужчина. Глеб — очень много говорит.

- Я помню. Это мне папа сказал сразу.

- Потому что он видел его насквозь. Сразу сказал, что с Глебом этим…никогда не угадаешь.

- И вы молчали…

- А ты бы нас послушала? - горько усмехается она и снова наполняет свой бокал.

Я делаю глоток из своего. Нет, на самом деле. Не послушала бы, только разозлилась на родителей — вот и весь итог, который тоже не нужно озвучивать вслух. Мама все понимает. Она ласково мне улыбается, а потом проводит пальцами по щеке и кивает.

- Дети должны набивать шишки сами, Аня. Как иначе вы научитесь жить, а? Иногда это очень больнуючие шишки, и как бы я хотела…доченька, как бы я хотела забрать себе всю твою боль, но, к сожалению, это невозможно. Ты должна сама с этим справиться, понимаешь?

- Наверно…

- И ты справишься, Ань. Ты у нас сильная. Мы тебя такой вырастили, да и потом…ты очень похожа на своего отца, а его ничто не смогло бы сломить. Будет сложно, врать не буду, но я буду рядом с тобой, доченька. И однажды ты будешь готова обернуться назад и просто посмеяться, что была такой дурочкой и так убивалась по мужчине, который того не стоит.

- Думаешь? - сжимаю ее пальчики сильнее, мама тихо усмехается и кивает.

- Знаю. Глеб — не твоя судьба. Он никогда не был твоей судьбой и никогда ей не станет. Пока ты с этим не готова согласиться, но когда ты встретишь своего человека, все поймешь. Это будет по-другому, - улыбается она мягко, - Но еще прекрасней, чем в первый раз…

Мне хочется в это верить. Сейчас я действительно не могу согласиться с тем, что говорит мне мама, но я привыкла доверять своим родителям. Они меня очень сильно любят и никогда не пытались переделать, а только поддерживали-поддерживали-поддерживали. Даже когда я выбрала профессию, которая, казалось бы, да? Сомнительная. В широком смысле этого слова, конечно же. В безопасном смысле. Гораздо эффективней было бы направить меня на другой путь. Например, в экономический или юридический. А писатель? Тут никогда не угадаешь, но мама и папа видели, как я горю своим делом, и они верили в мой талант. Видимо, такая вера — наше семейное, а то, что Глеб никогда не делал этого — подчеркивает, что он нашей семьей так и не стал.

- Так, - мама упирает руки в стол и поднимает на ноги, - Пойду приготовлю твою комнату, а ты пока пей вино. И знаешь? Дам тебе еще один совет.

- Какой?

- Выдели себе время на страдания.

- В график его запихнуть, что ли?