Элизабет Гейдж - Ящик Пандоры. Книги 1 – 2

Ему всегда нравилась ее фигура, еще когда она была маленькой девочкой. В ней было что-то мягкое и кошачье, странно сочетавшееся с внутренней напряженностью. Когда она была маленькой, он чувствовал физическую близость к ней, помогая ей одеваться, умываться и перевязывая ее порезы и ссадины. Поскольку он проводил с ней больше времени, чем остальные, то изучил ее тело, как мать, и полюбил его странное очарование.

Сегодня, обнимая ее, он был огорчен тем, как сильно она была внутренне напряжена. Он часто задумывался над тем, что мечтательная томность глаз Сибил могла бы быть зеркалом ее души, если бы она родилась не в семье Ланкастеров. В собственной семье она была, как рыба, выброшенная на берег.

Еще больше он уважал ее за то, что она столько времени проводила в одиночестве. Сибил обожала Хэла за то, что он не пошел по стопам отца, как это сделал бы Стюарт, и за то, что он не боялся плыть против политического течения. Их главной точкой соприкосновения и взаимной симпатии, теперь, когда она стала старше, было то, что оба они были изгнанниками. Хотя они и находились на разных уровнях, но оба были выброшены за пределы нормальной человеческой жизни. Хэл теперь был Ланкастером не больше, чем она, так как чувство юмора и ранимость отделяли его от клана так же, как и ее грусть и затворничество.

Так что Сибил могла простить Хэлу его приверженность к идеалам, что казалось ей детством, так же как он мог простить ей упрямство, с которым она не хотела открыть дверь, ведущую к счастью. Она была темнотой, он – светом, что было странным, ибо она была блондинкой с ярко белой кожей, а он, как все Ланкастеры, был смуглым, с черными волосами. Они представляли собой странную пару, но это, казалось, только сближало их.

– Как дела у Дианы? – спросила она.

– Хорошо, – ответил Хэл. – Премьеры каждую неделю, она скучает по тебе.

Сибил проигнорировала эту ложь.

– Ты о ней хорошо заботишься, да?

Он слишком хорошо услышал подковырку. Она имела ввиду не только половую жизнь, которую, как она воображала, он вел с Дианой, но и то, что он обманывал Диану с другими женщинами.

С одной стороны Диана была для Сибил ничем, обычным необходимым предметом в жизни Хэла, как социально устроенного мужчины. Сибил была далека от того, чтобы ревновать к красоте Дианы, ей было лишь жаль Хэла, так как эта необходимая женитьба лишала его возможности найти кого-нибудь, кто бы отдал ему должное.

Тем не менее Сибил упрекала Хэла за то, что он не был таким же верным в любви, как в политике. По какой-то причине, он всегда воспринимал свою неофициальную помолвку с Дианой серьезно и никогда не решился бы огорчить ее родителей, оставив ее. Он уверял, что любит ее, но Сибил не верила ему. Так что всегда, когда она говорила о Диане, в ее голосе звучала смесь презрения и жалости.

– Кстати, говоря о премьерах, – добавил Хэл, – мы с мамой в пятницу смотрели «Король и я». Я думаю, тебе понравится.

– М-м-м, – ее, не требующее комментариев мычание, говорило о том, что ей это не интересно. Бродвей утомлял ее так же, как и кинокартины и почти вся музыка. По-настоящему она любила только читать.

– Опять же говоря о премьерах, – сказал Хэл, не сдаваясь, – в следующем месяце в «Метрополитен» будет выставляться Ван Гог. Этого мы не пропустим.

Она просияла.

– «Пшеничные поля»? – спросила она.

– Я проверю. Не удивлюсь, если так, – он знал, что она обожала Ван Гога больше всего на свете. Когда она была маленькой, он взял ее посмотреть его картины в «Метрополитен», он держал ее за руку, пока она стояла, восторженно глядя на таинственные полотна, на которых изображалось чудное небо и когтеобразные усики растительности. Ван Гог, казалось, был единственным отражением во внешнем мире тех ужасных картинок, наброски которых она делала дома.

Надеясь на положительный эффект, он решил попробовать. Она передвинула одну фигуру вперед, и Хэл «съел» ее. Казалось, теперь Сибил действительно попалась. Последовала пауза, пока она изучала положение на доске.

– Пшеничные поля, – мечтательно произнесла она. – Кипарисы.

Потом с грустью, которая потрясла его, она «съела» двух его слонов и еще две фигуры, оставив его с одним королем против шести фигур.

– Опять ты меня обыграла, – он потряс головой. – Я больше не буду с тобой играть. Так нечестно, тебе всегда везет.

– Что такое, Принц Хэл? – она игриво улыбнулась.

– Ты какая-то ведьма, – сказал он. – Давным-давно, в средние века…

Она подняла бровь. Он коснулся опасной темы. Он оборвал себя.

– Ладно, в любом случае, – сказал он, – тебе слишком везет и ты слишком хорошо меня знаешь.

– Любой может обыграть тебя, – ответила она, – ты такой герой. Лезешь вперед с ружьем наперевес, а фланги оставляешь открытыми. Ты слишком честный. Ты не знаешь, что значит быть убийцей, Хэл. Ты любовник.

Еще большая колкость. Пора было уходить.

– Мне надо идти, – сказал он, беря плащ.

– Обязанности зовут? – спросила она.

Он кивнул. Она взяла плащ и держала его, пока он просовывал руки в рукава. Когда он повернулся к ней, она стряхнула с его воротника крошку. Это был старый ритуал. Даже будучи еще ребенком, она завязывала ему галстук и критически оглядывала его перед тем, как он уходил. Она делала это с какой-то материнской заботой, несмотря на свой юный возраст. После войны она массировала его раненую спину, научившись снимать напряжение его поврежденных мускулов. Он улыбнулся ей.

– Серьезно, – сказал он, – мы пойдем на эту выставку. Ты и я. Договорились?

– И никого больше?

– Только ты и я.

– Мой царственный Хэл. Ты замечательный принц. – Она иронично скривила губы.

На какой-то момент ее слова заставили сползти с его лица улыбку. Они напомнили ему о Керстен Шоу. В следующем месяце исполнится два года, как она разбилась в автомобильной катастрофе в Нью-Джерси по пути к своему жениху, с которым они собирались вместе провести каникулы. После Сибил Керстен была второй самой близкой ему женщиной. Ее смерть, казалось, подтвердила несчастья, преследовавшие детей Ланкастеров. Сначала Стюарт, потом Керстен и, конечно, Сиб…

– В любом случае я увижу тебя в понедельник, – сказал он, пряча свои эмоции.

– Я буду ждать.

Он притянул ее к себе и крепко обнял, ощущая ее мягкое гибкое тело. Если бы только он мог проникнуть в ее внутренний мир, как она проникала в его мысли. Но нет. Двери туда были закрыты. Он знал лишь ту ее, которая высмеивала его и называла Принцем Хэлом, и иногда смотрела с такой грустью, что у него сердце разрывалось.

И все же он не мог жить без нее. Только она знала о той боли, которую он носил в себе под улыбкой для всего остального мира, знала, как успокоить эту боль и заставить его чувствовать себя принцем, а не слабым человеком.