Ширли Конран - Кровное родство. Книга вторая

Дрожащей рукой Элинор опустила чашку на поднос.

– Она… она работала секретаршей где-то в Министерстве обороны, – Элинор старалась говорить непринужденно. – Она погибла во время одной из бомбежек – кажется, в сорок третьем.

– Но этого мне мало, дорогая, – мягко, но настойчиво продолжила Миранда и, вынув из кармана помятые свидетельство о рождении и письмо Джо Гранта, протянула их бабушке.

Элинор печально взглянула на них.

– После всех этих лет… Но, наверное, нужно все-таки рассказать тебе всю правду.

Взгляд ее был устремлен на остывающую на подносе чашку чаю, но видела она не ее, а комнату в своей квартире на Эрлз-Корт-сквер – такой, какой она была в сочельник сорок первого года.

Элинор, одетая в темно-зеленую форму Женской добровольческой службы, выключила радио. Слава Богу, наконец-то хоть какие-то ободряющие новости. В Вашингтоне Черчилль с Рузвельтом вырабатывают новый политический курс, поскольку после внезапного нападения Японии на американский флот в Пёрл-Харборе Соединенные Штаты вступили в войну.

Жизнь в Лондоне, который все еще находился под угрозой германского вторжения, состояла, казалось, только из налетов фашистской авиации и расчистки улиц после жестоких бомбежек. Как и все остальные, Элинор недосыпала, редко наедалась более или менее досыта и зачастую работала всю неделю напролет, от рассвета до глубокой ночи, потому что Женская добровольческая служба, где никому ничего не платили, взвалила на себя всю грязную и тяжелую работу, которой, похоже, больше никто не хотел заниматься: ее сотрудницы заботились о солдатах и офицерах, вывезенных из-под Дюнкерка, об эвакуированных, о тех, кто остался без куска хлеба и крыши над головой. Эти женщины ломали собственные жизни ради того, чтобы облегчить жизнь другим.

Все семейство О'Дэйр теперь переместилось в гостиную: здесь они ели, спали, здесь проходила вся их жизнь. Это сводило к минимуму хлопоты по уборке, а главное – можно было топить только одну печь – для других угля все равно не хватало. Справа от камина, напротив двери, стояла „моррисоновская палатка" – железная двуспальная кровать высотой со стол, с пологом, опирающимся на четыре столбика, между которыми была натянута металлическая сетка. В „палатке" спали уже почти трехлетняя Клер, Аннабел – на год моложе сестры, и Элинор. Когда начинался очередной налет, Билли выбирался из своей походной койки и тоже присоединялся к ним.

На твердой плоской поверхности полога, как на столе, постепенно скапливались вещи: швейная машинка Элинор, ее записи к следующему занятию по домашнему уходу за детьми, стопка белья и чулок, которые надлежало заштопать. В этот вечер там стояла еще и маленькая елочка, купленная Билли в какой-то пивной за головокружительную цену, а рядом – потрепанная картонная коробка.

Поднимая крышку коробки, Элинор улыбалась, но как-то недоверчиво. Она осторожно извлекла из нее фарфорового ангела с золотыми волосами и крыльями из настоящих перьев.

– Посмотри-ка, Билли! Кажется, ничего не разбилось!

Хрупкие золотые и серебряные шары, разноцветные складные, похожие на соты бумажные колокольчики, яркие цепи и гирлянды из бумаги лежали перед ней в ожидании встречи с рождественской елкой.

– Чего ради возиться с украшением елки в этом году? – проворчал Билли, сидевший у намина в продавленном кресле с цветастой обивкой. – Дети еще не понимают, что такое Рождество, да и я в общем-то тоже. Не знаю, зачем ты подвесила эти чулки. – Он кивнул в сторону двух красных чулочков, свисавших с одного из углов „палатки".

– Хватит ворчать, старый медведь, – весело сказала Элинор. – Сегодня ты как всегда будешь изображать Санта-Клауса. – И добавила торжественно: – Ты самый красивый Санта-Клаус во всем Лондоне.

– Я всегда чувствую себя в такой роли полным идиотом, – буркнул Билли, но тут же улыбнулся ей: – Должен признать, девочка, что и ты в общем и целом выглядишь совсем неплохо. В конце концов, вы с Марджори ровесницы, а кожа у нее – ну просто дельта Нила.

Элинор уже перевалило за сорок, но она как-то умудрилась сохранить всю свою привлекательность и свежий цвет лица. На ее сливочно-белой коже не было ни единой морщинки, девический румянец не поблек, словно она до сих пор жила на лоне природы, голубые глаза не потеряли блесна, а волнистые волосы – золотисто-медового оттенка. Элинор только несколько располнела: в военное время основную пищу составляли хлеб и картошка.

В дверь позвонили.

Машинально и Билли, и Элинор тут же посмотрели на окна, но черные шторы светомаскировки были плотно сдвинуты. Значит, это не патруль, заметивший в окне полоску света.

Элинор отодвинула ногой мешок с песком, лежавший у двери, чтобы перекрыть нижнюю щель во избежание сквозняков, и, дрожа от холода, царившего в коридоре, подошла и входной двери:

– Кто там?

– Знакомая Билли, – ответил женский голос. Обладательницу его Элинор разглядеть в темноте не удалось.

– Проходите скорее, тут очень холодно.

Закрыв дверь, Элинор зажгла свет в коридоре и только теперь увидела вошедшую: одной рукой она прижимала к себе грудного ребенка, завернутого в одеяло, в другой держала небольшой потрепанный чемодан.

– А я помню вас! – воскликнула удивленная Элинор. – Я однажды видела, как вы разговаривали с моим мужем в одной пивной в Уайт-холле.

Это произошло в тот самый день, когда родилась Аннабел. В памяти Элинор не стерлись печальное выражение личика девушки, умоляющий взгляд, ее тоненькая фигурка в коричневом пальто, бессильно опущенные плечи. От нее, казалось, исходила некая аура отчаяния. Элинор не забыла, и как девушка припала головой к плечу Билли, и как он почти грубо оттолкнул ее.

– Кто там?

В дверях комнаты появился Билли с номером „Дейли телеграф" в руке.

– Пэт! Что ты тут делаешь, черт возьми? – Билли попятился назад, в комнату, женщина вошла следом. Элинор показалось, что он испуган – разом ощетинился, занервничал.

Девушка окинула взглядом Билли. Он стоял перед ней в поношенной вязаной куртке, ковровых шлепанцах, без галстука.

– Дома ты выглядишь вовсе не сердцеедом, Билли, – негромко и как-то глухо произнесла она. – Я же говорила, что принесу ее к тебе, если ты сам не придешь. – Она повернулась к Элинор. – Это его ребенок, – и кивком указала на маленький сверток, что держала в руках.

– Как ты посмела прийти сюда! Как ты смеешь предъявлять мне эти смехотворные обвинения! – загремел Билли.

– Тише! Ты разбудишь девочек, – машинально остановила его Элинор, чувствуя, что сердце сжимается у нее в груди.

Уже долгие годы она подсознательно страшилась, что в один прекрасный день подобная сцена произойдет, что когда-нибудь Билли не удастся выйти сухим из воды. Ей было совсем нетрудно поверить этой девушке, от слов которой на нее повеяло какой-то сюрреалистической неизбежностью, как будто ей, Элинор, уже доводилось пережить такой эпизод, хотя она ожидала увидеть его героиней какую-нибудь многоопытную, стреляную хищницу, а не эту девону с измученным лицом.