Фэй Уэлдон - Сердца и судьбы

Никто в Руллине ни словом не обмолвился о Нелл полиции. Пусть девочка остается в питомнике. Они не хотели лишаться своей Нелл, своей радости и гордости, однажды получившей первый приз на конкурсе картинок, написанных на картонках от «Уитабикса», – первый приз для участников моложе 10 лет. Жители деревни окружили Нелл оборонительным кольцом своей заботливости. (Мне это кольцо напоминает то, которое вы обретаете, пользуясь «Пепсодентом» – или это «Колгейт»? – в телевизионном рекламном клипе.) О налете на заре, которому подверглась Дальняя ферма, деревня узнала от молочника. Дэн въехал на своем фургоне прямо в оцепление – так откуда ему было знать, что за каждым кустом притаился полицейский? Его тут же заставили проехать дальше, но он успел так рявкнуть мотором, что вроде бы испортил всю игру. Кто-то, кажется, выскочил из дома через черный ход, он-то, наверное, и был главный преступник; во всяком случае, речь шла не о Клайве и не о Полли: они даже по меркам Руллина оказались копушами – даже глаз со сна толком протереть не успели, как их уже арестовали, и все свалили на них.

Дэн завернул с этим известием в лавку к мисс Бартон, и она тут же позвонила Килдейрам в питомник – вот Нелл и осталась, где была.

– Комната с детскими вещами на Дальней ферме? Кажется, у них что-то около месяца некоторое время тому назад гостила племянница, – ответила мисс Бартон обходительному полицейскому инспектору. – Только они редкие распустехи. И наверное до сих пор не собрались привести комнату в порядок.

«Редкие распустехи!» Такой приговор вынесли руллинцы Клайву и Полли, которые провели Рождество 1978 года в разных местах заключения. У Клайва ради праздника показывали «Мост через реку Квай». А у Полли кто-то напутал в заказе, и они смотрели «Мэри Поппинс». Но всем очень даже понравилось, и особенно Полли. Все-таки милая была женщина, и я рада, что ей дали всего два года. Клайв получил восемь за изготовление и продажу запрещенных наркотических средств.

ТО РОЖДЕСТВО

Рождество 1978 года. Что поделывали тогда вы, читатель? Отсчитайте назад годы, повспоминайте. Мы, полагаю, ели индейку… только, кажется, именно в том году был изжарен сенсационный гусь с картофельным пюре, и все было чудесно… или отвратительно? Это тяжело – вспоминать. Хотя бы потому, что лица вокруг рождественского стола были тогда настолько моложе! Но вместе с тем и приятно, ибо семейные истории подавляющего большинства нас, уж конечно, каждый год включают рождение, свадьбу, совершеннолетие или еще какое-нибудь радостное событие, на которое хочется оглянуться, разве нет? Хочу надеяться, что так.

Это был тот год, когда Нелл все рождественское утро провела, переходя от конуры к конуре, где помещались четвероногие постояльцы, и показывала тем собакам, которым выпало счастье (или несчастье!) принадлежать любящим, хотя и отсутствующим хозяевам, рождественские открытки, адресованные им вышеупомянутыми хозяевами. С ней ходила Бренда.

– Вот тебе, Пип, – говорила она, протягивая особую «Рождественскую шоколадную медальку для собачки-умницы». – От твоих Мамсика и Папсика. Они пишут: «Со счастливым Рождеством и всей нашей любовью!»

Погладили, потрепали по загривку и пошли дальше – две подружки, две хорошенькие бойкие веселые девочки, исполненные положенного духа рождественского благоволения, к которому подмешивалось насмешливое изумление перед нелепостью того, что им было поручено. Клиенты – это клиенты во всех концах земли, и их воля должна исполняться. А в рождественское утро и подавно!

– Джекс, Джекс! Погляди-ка! На картинке косточка. Понимаешь – КОСТОЧКА, а это рождественская ленточка, которой она перевязана. Нет, Джекс, на нее надо смотреть, а грызть ее нельзя. Ох, Джекс! А ведь ее тебе прислали Мамулек и Папулек!

Киму, доберману, открытки не прислали. Артур и Сара, его владельцы, были достаточно разумны. Правда, они позвонили, чтобы он мог послушать их голоса. Он навострил уши и завилял хвостом, а Нелл подумала, что он еще и улыбнулся. Ким, казалось, испытывал к Нелл особую привязанность, но Нелл в глубине души Киму не доверяла.

Клиффорд и Хелен провели Рождество у родителей Клиффорда, Отто и Синтии. Они приехали с няней, с близнецами Маркусом и Максом, а также с Эдвардом, которому теперь было 8, и еще с отцом Эдварда Саймоном Корнбруком. Ему некуда было деться на Рождество, и Хелен его пожалела. Салли Сен-Сир отбыла за сенсационным материалом в Рейкьявик, во всяком случае так она сказала. А их квартира с обслуживанием была унылой и неуютной.

– Хелен, это нелепо! – уговаривал Клиффорд. – С какой стати мои родители должны терпеть твоего бывшего мужа?

– Ну какой он бывший муж, – сказала Хелен. – Он ведь мужем был больше по названию. (Бедный Саймон, которого политический мир принимал так серьезно – он теперь писал передовицы для «Экономист», – а все остальные так несерьезно!) Мне очень из-за всего этого нехорошо, а Эдварду будет такой сюрприз…

И Клиффорд сдался, но досадовал. И, читатель, должна с прискорбием сообщить, что Анджи Уэлбрук, которая теперь занималась в Йоханнесбурге куплей и продажей картин, позвонила Клиффорду пожелать ему счастливого Рождества, а Клиффорд, если бы не был рассержен тем, что вынужден сидеть за одним столом с человеком, пусть высоко цивилизованным и весьма занимательным собеседником, но одно время делившим ложе его жены, наверное, говорил бы с ней более сухо и коротко. А вместо этого тон у него был почти дружеским, и Анджи решила прилететь в Соединенное королевство в самом ближайшем будущем. Она подумала, что благодаря близнецам Клиффорд мог уже пресытиться семейной жизнью – и не так уж ошибалась.

Джон Лалли, отец Хелен, художник, Рождества вообще не праздновал. Ему так нравилось. Он любил делать вид, будто такого дня вообще не существует. И кстати, хотя мне не пришлось сообщить, что Джон Лалли раскаивался в своем обращении с женой, пока она была жива, я могу хотя бы сообщить, не кривя душой, что без нее он чувствовал себя очень одиноко. А потому быстро подыскал ей замену. Со смерти Эвелин не истекло и года, а он уже женился на Марджери Филд, очень милой, деловитой, довольно некрасивой и вполне зрелой студентке, изучавшей Изящные Искусства, которая считала его замечательным, немилосердно поддразнивала и была счастлива отказаться от празднования Рождества в этом году, и в любом году, если таково было его желание. Она занялась перестройкой кухни. Днем Марджери обрадовалась за Джона: из Йоханнесбурга позвонила женщина, покупающая и продающая картины, некая Анджи Уэлбрук, которая хотела бы приехать и «поговорить о работах Джона».

– Анджи Уэлбрук? – сказал Джон Лалли. – Вроде знакомое имя… Нет, не могу вспомнить. Если ей хочется выбрасывать деньги на ветер и лететь сюда, хотя меня давно присвоили мошенники из «Леонардо», пусть летит, дура эдакая!