Белва Плейн - Рассвет

– Думаешь, потом он примирился бы?

– Как знать? Да нет, конечно, вынужден был бы примириться.

– А ты – примирился, Том? Ну, насколько возможно с этим примириться. Я хочу сказать – самый страшный шок уже позади?

Он нагнулся и отбросил волосы, закрывшие ее нежное лицо, искаженное волнением.

– Много дней я мучился, и каждое утро чувствовал, что лучше бы мне не просыпаться. Но я надеялся, что ты мне поможешь пройти через это, Робби.

– Том, мой Том, как же ты страдал!

– И это еще не все. – Он уже говорил спокойно, чувствуя, что рядом с ней к нему возвращается его оптимизм. – Эти люди хотят, чтобы я их признал – ну, не знаю, чего именно они еще захотят… Пока только признания.

– А ты не хочешь?

– Нет. Но не знаю, как этого избежать. Все убеждают меня, даже мама. Я должен был сегодня встретиться с ними, они придут к нам. Поэтому я сбежал из дому. Посоветуй мне, что делать. Бог мой, как я нуждаюсь в твоем совете.

– Кто они такие?

– «Мелкая сошка», как они сами себя называют. Знаешь магазинчик на окраине, ну, там мы с тобой сидели поблизости.

– Знаю. Кроуфильдов. Я купила у них занавески для этой комнаты и ночную рубашку с черными кружевами. Они оба служат в этом магазине, или только муж служит?

– Они – владельцы.

– Владельцы лавки Кроуфильдов? Это – их фамилия?

– Да, они унаследовали магазин. Кажется, дед создал дело.

Робби была озадачена.

– Но ведь они же евреи. Все это знают. Они не могут быть твоими…

– Могут. Такое уж мое везенье, Робби.

– Но я не верю, – сказала она, ошеломленно глядя на него. – Не могу поверить…

– Так оно и есть.

Она вскочила на ноги и стояла, прижавшись спиной к подоконнику, не отрывая взгляда от Тома.

– Нет… не может быть… Ты не можешь быть…

– Папа не хотел верить и ты тоже, – грустно заметил Том.

– Еврей… Ты – еврей… – Она с трудом выговорила слово, и Том увидел, что она дрожит. Он почувствовал, что и его охватывает дрожь, что у него слабеют ноги и теснит в груди… Как в тот день, когда мама позвала его и сказала ему… И теперь, понимая, какой пронзительной тоской она охвачена, он был с нею нежен и добр.

– Я испытал это чувство и справился с ним, – сказал он, утешая ее. – Не бойся, ничто не испортит мою жизнь… наши жизни – мою и твою…

– Еврей, – повторила она, словно не слыша Тома. – Ты еврей. Как ты это ощущаешь?

– Ощущаю? – Обескураживающий вопрос. – Ну, я почувствовал удивление, когда мне сказали.

– Ты должен был ощутить себя другим. – Том не узнавал ее голоса, – он словно обесцветился. – Должен был, – повторила она тем же ровным невыразительным тоном.

– Нет, я не почувствовал себя другим! Я не изменился. Я – такой же, как и был прежде, что бы мне ни рассказали.

– Ты и прежде должен был чувствовать в себе это! Ты скрывал! – Слезы хлынули из ее глаз.

– Что ты говоришь, Робби?! – изумился он.

– Что ты знал это, чувствовал и скрыл от меня! Боялся сказать мне!

– Боже мой, Робби, клянусь, что я тебе рассказал все как было. Если б я знал и хотел скрыть от тебя, зачем бы я открылся тебе сейчас?

Она не ответила. Он сделал к ней шаг, она отскочила и прижалась к стене. Щеки ее блестели от слез.

– Выслушай меня… – молил он. – Помоги мне. Я думал, ты мне поможешь.

Она не отвечала. Он увидел в ее глазах уже не удивление и растерянность, а неистовый гнев. Он испуганно повторял:

– Ведь я же твой Том, тот же Том, каким был пять минут назад, до того, как ты узнала… – И он даже рассмеялся неуверенно, словно извиняясь за неудачную шутку.

– Ты обманул меня, Том, – медленно сказала она, – и я ненавижу самое себя.

Он не верил своим ушам. Протянув руку, он взывал к ней:

– Дотронься до моей руки. Это – та же рука, что ласкала тебя.

– Перестань! Зачем ты напоминаешь? Никогда себе этого не прощу! Что мне сказать людям? Что мне делать?

– Ты скажешь людям, что я не совершал никакого преступления, и мы будем с тобой вместе, как прежде.

– Причем тут преступление? Ты знаешь, о чем я говорю!

Он знал, и он уже понял ее преображение, но продолжал взывать:

– Робби, дорогая, не говори со мной так… Робби, дорогая…

Он нежно обнял ее, но она так рванулась из его рук, что он пошатнулся. Вцепившись в спинку стула, он ошеломленно глядел на нее, повторяя:

– Что это? Что с тобой случилось? Ты так смотришь на меня… словно это не ты.

– Не сомневайся, это я, – мрачно отозвалась она. – Что ж ты думаешь, я могу смотреть на тебя, как прежде? Ты и вправду так думаешь?

В отчаянии он воззвал к ее здравому смыслу:

– Слушай меня… Слушай… Я – тот же Том… Те же руки, то же лицо… Я тот же, что и был… Ну, на меня надели новый ярлычок, – он попытался улыбнуться, но это меня не изменило. Ты ведь любила меня, Робби.

– В прошлом. Теперь – нет.

– Неправда, ты – моя частичка. И я часть тебя, мы нераздельны. Мы учились вместе. Ты мной восхищалась. Сколько раз ты мне это говорила!

– Ты меня обманул, и все это было ложью.

– Давай посоветуемся с Джимом Джонсоном. Он умный человек. Он подскажет нам, как снова наладить наши отношения.

– Да что ты ребячишься?! Он мне посоветует отделаться от тебя немедленно.

Он тоже словно обезумел. В бессильной ярости он обводил комнату глазами, ища какой-то подсказки, какого-то способа заставить ее опомниться… или причинить ей боль. Он схватил лежащую на стуле книгу Гитлера и потряс ею:

– Если б ты жила там, в то время – ты убила бы меня!

– Разве я тебя убиваю? – холодно возразила Робби.

– Убиваешь. Медленно убиваешь.

– Не надо мелодрамы! – раздраженно вскричала она, дернув плечом. – Противно.

– Это не мелодрама, а реальная жизнь.

Они стояли, меряясь взглядами, каждый смотрел на другого, как на врага-незнакомца.

Робби отступила и вдруг залилась пронзительным смехом:

– Кроуфильд! Узнала бы моя мамочка! И тебя бы убила, да и меня тоже!

Он смотрел на ее искривленный рот, ему казалось, что мир обезумел.

– Ты сошла с ума, весь мир сошел с ума!

– Ты думаешь? Нет, уж поверь, я в здравом уме. А потому – убирайся. Убирайся немедленно! – Она взвизгнула так пронзительно, что услышали соседи. Раздался стук в стену. Он схватил свою одежду – во время объяснения он был в одних трусах, это делало дикую сцену еще более абсурдной. Она даже не отвернулась, пока он натягивал брюки.

Он ненавидел ее. Ненавидел так, что понял преступника, убивающего в ослеплении гнева и ненависти. Бежать отсюда… Он ринулся к дверям.

– Подожди! – окликнула его Робби. – Забери это… – Она протягивала ему «Тома Младшего», белого плюшевого медведя с красивыми карими «сладострастными» глазами. Он выхватил игрушку из ее рук и молча вышел.