Паскаль Лене - Последняя любовь Казановы

Через десять минут Полина вернулась и объявила, что капитан наилюбезнейшим образом пригласил ее поужинать у него, выразив надежду, что во время этой трапезы они будут иметь время и возможность разрешить их спор.

– Да уж, именно время и возможность! – согласно закивала, смеясь, старая дама. – Боюсь, навряд ли я соглашусь, тем более что мсье Казанова в этом вопросе такой же ваш противник, как и мсье де Дроги, а посему вы должны выслушать мнение не одного только капитана.

– Завтра утром мсье де Дроги отправится со своим полком в поход, – возразила Полина. – Так что у мсье Казановы будет сколько угодно времени, чтобы высказать мне свои соображения, если ему так хочется меня в чем-либо убедить.

Последние слова, адресованные старому волоките, были произнесены так заносчиво и таким явно уничижительным тоном, что мадам де Фонсколомб почувствовала крайнее раздражение.

– Меня очень интересует продолжение этого занимательного разговора, и мне хотелось бы тоже поучаствовать в нем, – заявила старая дама.

Она послала за Дюбуа и назначила ужин на десять часов. После чего мадам де Фонсколомб отправила с лакеем приглашение капитану и попросила Полину тщательно отгладить ее кружева, поскольку она была намерена выказать уважение мсье де Дроги, встретив его в своем лучшем наряде. Наконец, поднявшись, она оперлась на руку, любезно предложенную Казановой, и попросила его сопроводить ее на прогулку в парк.

Столь внезапно низведенная до своей истинной роли горничной Полина была вынуждена покинуть хозяйку, предварительно сдержанно и принужденно поклонившись ей, тогда как шевалье де Сейналь, восстановленный в одно мгновение во всех своих званиях и привилегиях, отправился сопровождать обворожительную мадам де Фонсколомб на прогулку по большой аллее, ведшей к каналу и водоемам.

– Благодарю вас, – произнесла она, – что вы согласились пройтись со старухой, которая теперь даже не может самостоятельно ходить.

– Вы смеетесь, мадам, это свидание – один из самых приятных моментов в моей жизни.

– Это свидание, как вы изволили выразиться, совсем не то, о чем вы мечтали.

– Еще менее оно похоже на то, на которое рассчитывала ваша камеристка.

– В ее возрасте и с ее характером небольшие неудачи легко забываются.

– О, как раз за нее я спокоен.

– В отношениях с ней я всегда на вашей стороне.

– Я прекрасно это вижу, мадам, и меня очень трогает ваша забота.

– Несмотря на свои сумасшедшие идеи, маленькая Полина умеет вести себя и имеет твердый характер. Я очень к ней привязана. И думаю, что она меня тоже любит. Но она совершенно не заслуживает, чтобы вы проявляли к ней столько внимания, поскольку даже не знает, кто вы на самом деле, и, разумеется, не узнает этого никогда.

– Смею вам напомнить, что дело не только в моих годах. Как и город, которому я обязан своим рождением, я принадлежу ко времени, которого больше не существует. Можно сказать, что я себя изжил.

– Вы умели любить женщин так, как теперь уже не любят: вы их обманывали, развлекая, а покидая, оставляли с пониманием того, что они видели настоящее счастье. Даже самую глупую вы умудрялись превратить в сообразительную наперсницу и добровольную пособницу ваших измен.

– Похоже, мадам, вы знаете меня лучше, чем я сам.

– Я знаю вас благодаря той репутации, которую вы имеете среди людей, обладающих разумом и сердцем.

– Вы мне льстите. И вы действительно за несколько часов раскусили меня гораздо лучше, чем это получалось у женщин, долго и близко со мной знакомых.

– Мы так и будем обмениваться комплиментами до вечера? – со смехом спросила мадам де Фонсколомб.

– Комплименты – это ласки, которыми обмениваются между собой души. Это мед, которым питается дружба, порой даже более сладкий, чем те наслаждения, какими может одарить любовь.

– Я сейчас именно в том возрасте, когда вполне можно удовлетвориться такими ласками, мсье, и мне бы очень хотелось рассчитывать на вашу дружбу. Относительно себя могу сказать, что уж моя-то вам в любом случае обеспечена.

Готовясь к ужину, Казанова часа два был занят тем, что отбирал из оставшихся у него нарядов самые изысканные: отделанные золотом, из шелка и кружев. Результат был впечатляющим – теперь он мог бы спокойно появиться при дворе короля Фредерика или императрицы Екатерины. Подробно изучая перед зеркалом детали своего туалета, шевалье де Сейналь подумал, что в былые времена царствующие особы снисходили до беседы с ним, но тут же вспомнил, что эти великие монархи уже отправились в мир иной. Еще он подумал о том, что восходящая и нисходящая линии его судьбы по своей длине равны друг другу и что в любом случае обе они подошли к своему концу, ведь он уже давно чувствовал приближение смерти.

С особым тщанием он напудрил и надел парик. Поколебался, пристегивать ли ему шпагу или лучше появиться с тростью с золоченой ручкой. Решив все-таки остановиться на шпаге, Казанова, дабы придать законченность созданному им живому воплощению портрета какого-нибудь достопочтенного предка, украсил свой костюм орденом Золотой Шпоры, врученным ему лично Папой Римским полвека назад.

Вырядившись так, он отправился в малый кабинет, где мадам де Фонсколомб распорядилась сервировать ужин точно так же, как и накануне. Правда, предусмотрительный мсье Розье накрыл на другом столе, за которым могли свободно разместиться пять человек.

Капитан де Дроги был уже на месте и вполголоса разговаривал с Полиной. Они стояли в оконном проеме, и, видя, насколько они увлечены своей тихой беседой, трудно было предположить, что ее предметом являются лишь происходящие в Италии военные действия. Мадам де Фонсколомб еще не было, а аббат Дюбуа неподвижно сидел в кресле перед камином, уставившись в потухший очаг и задумавшись Бог знает о чем.

Казанова вышел на середину комнаты и остановился, выжидая, когда капитан, который был на тридцать лет моложе, поприветствует его. Но тот был так занят мадмуазель Демаре, что не замечал ничего вокруг, и шевалье был вынужден простоять добрую минуту в ожидании, когда на него наконец соизволят обратить внимание.

Как раз в это время появилась мадам де Фонсколомб. Ее прическа и платье настолько гармонировали с нарядом шевалье де Сейналя, что при виде этих старомодных туалетов, не вызывающих даже мысли об улыбке, Полина и капитан замерли пораженные. У них одновременно возникло ощущение, что перед ними призраки, олицетворяющие величие и красоту уходящего века.

Казанова отвесил низкий поклон и подошел к руке старой дамы, одетой в платье из крашеного шелка, сшитого на польский лад. Ее голова была украшена чепчиком, убранным кружевами и лентами. Тафта, из которой он был сделан, бросала голубые отсветы на белизну напудренных завитых волос.