Пола Хейтон - Проживу и без любви

— Ты ополоумела, детка! Это же самое необходимое! Джереми просто разум потерял, коль польстился на такую деревенщину!

— Но я же просто не смогу этого надеть. Кружева, оборочки мне как корове седло, — стояла на своем Мэри.

— Не прибедняйся. Хоть ты и коротышка, но у тебя классные ноги, это даже я признаю! И потом, иногда надобно что-то надеть лишь для того, чтобы кто-то это с тебя снял, — наставляла приятельница. — Что ж, не хочешь — не надо. Только не пеняй на судьбу, если какая-нибудь клевая телка, сверкнув подвязками, уведет у тебя мужа!

Потом Карен, чертыхаясь, ползала по полу, подшивая подол подвенечного платья, затем они до хрипоты спорили, какую прическу сделать невесте. Карен настаивала на высокой и замысловатой, Мэри колебалась. В конце концов победила подруга…

И вот Мэри в последний раз оглядывала себя в зеркале. Неожиданно распахнулась дверь ее комнаты, и перед ней предстал Джереми, наплевавший на поверье, что видеть нареченную в свадебном наряде до начала церемонии — дурной знак. С минуту они глядели друг на друга. Идеально сидящий черный костюм лишь подчеркнул экзотичность внешности жениха, а белый крахмальный воротничок — смуглость его кожи. Но вот Джереми, тихо рассмеявшись, ласково коснулся волос невесты и принялся одну за другой вынимать из прически шпильки. Непокорные рыжевато-каштановые кудри привычно рассыпались по плечам. Карен в голос застонала.

— Теперь ты снова моя кроха, — нежно произнес Джереми, целуя невесту.

Он вынул из вазы, стоявшей на туалетном столике, белую полураскрытую розу и воткнул ее в волосы Мэри…

Майкл Хадсон во время церемонии хранил гробовое молчание и выглядел задумчивым, хотя Джереми при первой же встрече удалось расположить к себе будущего тестя.

— Милый парень, — признался он потом дочери, — вот только не знаю, каким мужем он тебе станет…

Когда шумная компания высыпала из здания мэрии на зеленую лужайку, Джереми расставил всех гостей рядами, установил «Асахи» на штатив и поставил камеру на автоспуск. После чего успел подхватить на руки молодую жену и усадить ее себе на плечо. Снимок получился ужасно смешной: Мэри хохочет, ветерок треплет ей волосы, а Джереми с комичной суровостью взирает на нее снизу вверх… Отец новобрачной, чуть прищурившись, глядит на молодую чету — по выражению его лица ничего нельзя прочесть. Карен стоит под руку с Питом, на ее лице отчетливо читается черная зависть.

Эту фотографию Мэри хранила по сей день…

Неужели все это было с нею? Нелепость, чушь… Все это произошло с другой женщиной, в другой жизни. Жалеет ли она о случившемся? Но об этом надо спрашивать у той, другой Мэри. Новая же не знает жалости ни к милым воспоминаниям, ни к себе самой…

Мэри в который раз взглянула на часы. Только половина четвертого. В комнате за стеной посапывает теплый комочек. Господи, какая же она неблагодарная тварь! Разве можно жалеть о том, что было, забывая о том, что есть? Ради этого теплого комочка она осталась в живых. Ради него вытерпит все. И ради него будет счастливой, черт подери!

На стене спальни тени от ветвей, покачивавшихся от ночного ветерка, причудливо переплетались. Словно загипнотизированная глядела Мэри на их танец, стараясь ни о чем не думать.

Вскоре после свадьбы молодые по обоюдному согласию переехали в Лос-Анджелес, где сняли небольшую квартирку. В одной из комнат Джереми намеревался оборудовать съемочный павильон. Но денег у него хватало лишь на мало-мальски приличную аппаратуру. У Мэри же были кое-какие сбережения. После окончания школы она два года честно отработала литературным секретарем отца, чьими книгами зачитывались до одури обыватели.

Создав пару-тройку серьезных романов, Майкл Хадсон понял: чтобы прокормиться писательским трудом, надо быть непритязательнее, и стал старательно убеждать самого себя в том, что нет ничего важнее, чем дарить людям радость. Порой он доверял дочери сочинение целых глав, нередко вставлял в романы ее стихи, а часть гонораров исправно перечислял на ее банковский счет.

— Этих денег нам вполне хватит на первое время, — утешала Мэри взгрустнувшего мужа. — Вот увидишь, дела твои скоро наладятся, и тогда…

— И все-таки меня тошнит от перспективы сесть на шею жене, — вздыхал Джереми.

— Как? Как ты сказал? — хохотала Мэри. — А знаешь, в такой позе заниматься любовью мы еще не пробовали!

Заканчивались подобные разговоры в постели, где у молодой пары не было ни проблем, ни печалей. Будь Мэри чуть поопытнее, она бы поняла, какого восхитительного любовника подарила ей судьба в лице Джереми. Сама же она оказалась на диво способной ученицей, — по крайней мере, так утверждал Джереми, покрывая поцелуями ее пылающее после любовных утех лицо.

Скоро выяснилось, что даже при таланте Джереми, найти для него работу в Лос-Анджелесе — задача не из простых. К тому же, когда ему приходилось снимать фотомоделей для рекламы, он выкладывал кругленькие суммы стилисту за прическу девушки, а визажисту — за макияж. Если прибавить к этому расходы на фотоматериалы и печать фотографий, то арифметика выходила неутешительная. Когда Джереми делалось особенно грустно, он принимался снимать жену. А поскольку случалось это частенько, Мэри вскоре могла похвалиться портфолио, достойным профессиональной фотомодели. Впрочем, о карьере такого рода с ее ростом нечего было и мечтать, да Мэри и не мечтала, вынашивая совершенно иные планы.

Узнав, сколько стоит курс обучения в школе визажистов, Мэри схватилась за голову: жалких остатков ее прежнего богатства для воплощения в жизнь этой идеи явно недоставало. Тогда она обратилась за помощью к отцу — в первый и последний раз, — клятвенно заверив Майкла, что вскоре вернет ему все до цента. Джереми хранил угрюмое молчание…

Майкл откликнулся тотчас же, выслав требуемую сумму. Однако письмо его искренне опечалило дочь. И дело было вовсе не в том, что он противился ее затее, — нет, отец лишь умолял Мэри не бросать стихов. Дело было в другом. Письмо отца было насквозь пропитано откровенным неверием в Джереми, в его силы, талант, даже в его любовь к ней… Прочтя письмо, Мэри горько заплакала, а Джереми, стоя перед нею на коленях и покрывая поцелуями ее руки, твердил, что все будет хорошо. И снова, в который уже раз, постель оказалась единственным прибежищем от горестей для них обоих…

На курсах Мэри, по словам одной из преподавательниц, оказалась единственной, кто не знал, с какого конца открывается тюбик губной помады. А что удивительного? Ведь она лишь смутно помнила, как мать что-то эдакое делала перед зеркалом, а в школе в отличие от большинства подруг откровенно презирала косметику, считая ее изысканной формой лжи.