Неонилла Самухина - Когда любить нельзя…

Ознакомительный фрагмент

Мария замолчала.

– Слушай, не тяни резину… – недовольно проворчал отец, перекатывая во рту еще не рассосавшуюся таблетку. – Что дальше-то произошло?

– А дальше мы с Викой решили чуточку прилечь – устали очень, рано ведь встали, прически, то да се… Ну вот… Проснулась я от того, что чувствую – кто-то легонько касается моих губ. Думаю: «Неужно Генка осмелел?» Пап, ты представляешь, он ведь меня за все это время даже ни разу не поцеловал… Только цветами и конфетами задаривал. А так придет в гости, чмокнет куда-то в районе уха – и в видик уставится, объясняя свою пассивность в ухаживаниях тем, что очень устает на работе, готовясь к зарубежной деловой поездке… Так вот, открываю глаза, а это, оказывается, перышко вылезло из подушки, ну из той, что бабка подарила, и, шевелясь от моего дыхания, щекочет мне губы. Никого больше нет, только Вика моя крепко спит рядом в кресле. А в доме стоит какая-то странная тишина… Я поднялась с дивана. Куда, думаю, Генка с Мишелем запропастились? Хожу по квартире, ищу их: ни на кухне нет, ни в спальне, ни в гостиной, ни в ванной… И тут распахиваю в каком-то озарении дверь в лоджию, и вдруг слышу какое-то пыхтение. Я шаг-то сделала, а как увидела их, словно каменная стала, ноги – ни туда, ни сюда не несут. Свидетель наш, Мишель, облокотился на подоконник и вроде как в окно смотрит. Вот только тело его как-то очень уж по-кошачьему взад выгнулось, да брючки ненароком сползли на сорок два цуня ниже пояса, драпировочкой упав на его туфли. А мой благоверный так рьяно раскачивает свое нефритовое копье, с размаху вставляя его в яшмовые ножны Мишеля… Не иначе, как полирует, чтобы не затупилось… – Марию начинало нести.

– Прекрати… – тихо попросил отец.

Взглянув на него, Мария испуганно смолкла – лицо отца налилось темной кровью, что бывало с ним в редкие минуты ярости.

– Убью! – коротко и оттого страшно прозвучало его обещание.

– Не надо, пап! – сказала она. – Не стоит он того! Пусть катится в свою заграницу. Хотя неженатых туда не очень-то отпускают…

– А вот это я тебе гарантирую, – сказал отец, – покатится и еще как, нам такой мрази в стране не нужно! И Мишеля этого пусть прихватит с собой, этим я тоже займусь, – и, взглянув на Марию, он вдруг порывисто обнял ее и прижал к себе: – Ты прости меня, дочура, что я тебе такого урода подсунул. Думал, будешь у меня пристроена в жизни. Генка, в общем-то, из хорошей семьи, не дурак, обеспечен. А меня ведь скоро могут и на погост позвать… Как, думаю, тебя оставить тут одну? Я как только представлю, что за тобой за одно твое наследство начнется охота, как начнут тебя на части рвать разные прощелыги и любители денег, так сердце кровью и обливается. Да и не скрою – внучат хочу страшно… Старый ведь я у тебя. Эх… прости меня, Марусенька.

– Пап, да ну ты что? – возмутилась она. – Все были бы такими старыми! Да и не виноват ты, откуда тебе было знать-то?

– Ладно-ладно, не утешай, – усмехнулся отец. – Проверить нужно было, такие вещи не утаишь… – и, помолчав, добавил: – Думаю вот что, поехали-ка в речную гостиницу, там пара приличных номеров наверняка найдется. А завтра я тебя в пансионат пристрою, прямо на берегу Днепра. Поживешь там недельку-другую, а я пока в Питере разберусь с делами, и к тебе приеду. Твой развод я беру на себя, даже следов не оставлю от этого брака… Эх, брак и есть… – сокрушенно покачав головой, констатировал он. – И пусть этот гад теперь помучается, решая свои карьерные брачные проблемы, а тебе отдохнуть надо после всего этого дерьма, – отец скривился, словно у него разом заболели все зубы. – Я тут вот что подумал, если ты за границу работать ехать не хочешь, то давай, может, мы тебе фирму какую-нибудь организуем, а? Будешь работать, сама себе хозяйка, а я тебе помогать буду?

– Пап, я сейчас тебе ничего сказать не могу, может, я в монастырь уйду… – высказала она только что пришедшую ей в голову мысль.

– Что?! – в ужасе выдохнул отец и треснул по обшивке сидения кулаком: – Только через мой труп! Ты что, с ума сошла заживо себя хоронить?! Тебе еще жить да жить, детишек рожать и растить.

– Детишек рожать – муж надобен, или, по крайней мере, носитель нефритового жезла…

– Дались тебе эти нефритовые жезлы! – рассердился отец, а потом, спохватившись, пошутил: – Ни цвета, ни тепла, от них только японцы каменные и могут уродиться. А мы тебе найдем нашего, российского, богатыря.

– А вот это уже хватит, наотнаходились, баста! – вскинулась Мария. – Все, я спать хочу, сегодня километров пятьсот отмахала. Ты едешь со мной в гостиницу или здесь остаешься?

Виновато посмотрев на нее, отец сказал:

– Погоди, пойду бабушку предупрежу.

Он грузно вылез из машины, и пошел к дому тяжелой походкой уже давно немолодого человека.

Мария почувствовала, как ее охватывает жалость и нежность к отцу. Он, действительно, был стар, а она была его единственной дочерью и отрадой, вот он ее и оберегал, пытаясь все время подстелить соломку, да, как видно, не всегда удачно. Впрочем, наличие соломки не уберегает от самого падения, хотя и может смягчить удар…

Вскоре послышались голоса, на крыльце появился отец, за которым шли дядя Кондрат и ругающаяся на чем свет стоит бабка.

– Что скажут люди?! – доносился до Марии ее возмущенный голос. – Мне же из дому выйти стыдно будет! Лучше бы вы вообще уехали, чем…

– Мамо, ша! – вдруг твердо сказал отец Марии. – Я так решил!

Бабка смолкла на полуслове и даже остановилась от неожиданности. Потом, не говоря больше ни слова, только осуждающе махнув рукой, повернулась и ушла в дом.

– Поехали, – сказал отец, усаживаясь рядом с Марией.

Она резко тронула с места, дробью сыпанув по забору щебенкой, вырвавшейся из-под колес.

Дядя Кондрат, усевшийся за руль своего джипа, едва успел завести двигатель, и теперь спешно догонял их, пристраиваясь сзади и пытаясь не отставать. Мария усмехнулась: дядя Кондрат боялся ее бабки как огня, и ни за что бы не остался ночевать у нее без них.

В речной гостинице, как и надеялся ее отец, для них нашлись два номера «люкс», правда тянувших на «люкс» только в этом маленьком городке, где не было даже водопровода, и потому установленный в номере простой душ здесь был непредставимой роскошью.

Впрочем, номера были вполне уютными – просторными и чистыми. Отец Марии без труда договорился о них с администратором гостиницы, заодно попросив принести им что-нибудь поесть из уже закрытого буфета, поскольку они с Кондратом не успели поужинать у бабки, а Мария вообще была с дороги. Однако Мария, сославшись на усталость, от еды отказалась и сразу отправилась к себе в номер.

Смыв с себя пыль после долгой дороги под едва теплым душем, она забралась в постель с одной только мыслью – побыстрее уснуть, но сон как назло словно рукой сняло. Она закрыла глаза и перед ее внутренним взором калейдоскопом замелькали события минувших дней. Среди всех этих видений – ЗАГС, Медный всадник, бледные ягодицы Мишеля, стоящего со спущенными брюками, закинутое, искаженное похотью лицо ее жениха, и дорога, дорога, дорога… – вдруг выплыло и заняло все пространство внутреннего экрана лицо отца Кирилла. И вновь замелькал калейдоскоп, но уже другой: плетень, церковь, деревянная миска с хлебом, голая розовая попка Олесика, Матрена Евлампиевна, Камышинка, большие руки с длинными пальцами, осеняющие ее крестом, и опять дорога, дорога, дорога…