Джоан Коллинз - Любовь, страсть, ненависть

Ганс Мейер всегда был одним из самых усердных и придирчивых охранников, однако сегодня утром его мысли были далеко отсюда. Прошлой ночью он получил из фатерлянда письмо от своей невесты: она влюбилась в его отца, который уже несколько лет был вдовцом. К моменту получения письма они уже должны были пожениться. Она, конечно, извинялась: напряжение военного времени и все такое прочее, но такова жизнь, и она надеялась, что Ганс попытается ее понять. Он был так разъярен, что напился до беспамятства и теперь страдал от самого ужасного похмелья в своей жизни. Он не замечал болтливых горничных, которые выворачивали на стол содержимое своих сумок, чтобы их проверил охранник. Его отец! Его прекрасная двадцатидвухлетняя фрейлен с льняными волосами выходит замуж за его шестидесятилетнего лысого отца! В промежутках между приступами тошноты он строил планы мести, совершенно не обращая внимания на то, как небрежно проверял охранник вещи девушек.

Инес вывернула все, что было в сумочке, на стол, и охранник равнодушно взглянул на ее жалкое имущество. Губная помада, зеркальце, расчески, ключ, несколько франков. Пачка в две тысячи франков была хорошо спрятана в туфельке. «Хорошо, можешь идти, – сказал охранник, – следующая».

Молясь, чтобы немецкий солдат не заинтересовался ее прихрамывающей походкой, Инес уложили в сумку свои вещи, и вышла на улицу навстречу золотистым лучам парижского солнца.

Свободна! Она была свободна. По надолго ли?

Глава 4

Казалось, что весной 1943 года гестапо было в Париже повсюду, и это выглядело зловеще. Они разъезжали в черных «мерседесах», носили тяжелые кожаные пальто с наводящей ужас свастикой на рукавах, курили плохие сигареты, глядя на всех окружающих мертвыми глазами.

Они всегда врывались ночью. Маленькие группы людей с холодными глазами, бесчувственно смотрящими па человеческие страдания, приходили за своими жертвами без предупреждения, порой в сопровождении злых немецких овчарок, которые буквально рвались с поводков. Собаки могли найти прячущихся «врагов рейха» везде: в подвалах, в шкафах и даже за стенами.

Каждую ночь гестапо обнаруживало группы прятавшихся евреев, сгоняло их в грузовики, и одному Господу Богу было известно, куда их отправляли. Все французские евреи должны были носить знак, на котором желтыми буквами было написано «ЕВРЕИ», и никто из них не знал, когда ему придется услышать ужасающий лай овчарок и стаккато ломящихся в дверь эсэсовцев. Все евреи жили в страхе, но они делали все, что могли, чтобы скрыть это.

Той весной начищенные до блеска кожаные сапоги и увешанная орденами серая форма длинной темной тенью Третьего рейха накрыли все еврейское население Франции. И хотя все патриотически настроенные граждане ненавидели вражеских солдат, они, как истинные французы, пытались жить своей обычной жизнью. Грубые лица фашистских солдат в уродливых касках и с кожаными ремешками, затянутыми под подбородками, были безжалостны и не выражали никакого сострадания. Их долго учили этому в Германии, и теперь они относились к французскому народу с нескрываемым презрением.

Агата Гинзберг провела последние годы своей юности, укрываясь в подвале дома на Монпарнасе. Дом принадлежал Габриэль Прентан, также владевшей клубом «Элефан Роз», вход в который был расположен рядом. Это было излюбленное место отдыха немецких офицеров и проституток.

Габриэль жила с дедом, матерью и восемнадцатилетним братом-инвалидом Жильбером. Совершенно случайно в тот самый вечер, когда гестапо пришло арестовывать семью евреев Гинзберг, Агата была у Прентанов и читала Жильберу. Когда они увидели, что происходит на другой стороне улицы, то спрятали Агату у себя в подвале. Сквозь кружева занавесок Габриэль видела, как семью Агаты затолкали в кузов грузовика. Там были три маленькие девочки, не старше двенадцати лет, два мальчика – пятнадцати и шестнадцати, и отец с матерью. Казалось, что комендант забыл, что еврейская семья, которую он должен был забрать, чтобы потом отправить в концлагерь, должна состоять из восьми человек. Он устал. Это была четырнадцатая семья, которую они «брали» этой ночью. Он знал, что тут должно быть несколько детей, и так оно и было. Выполнив свой план па ночь, он мог теперь пойти и хорошо провести время.

Грузовик отвез Гинзбергов вместе с другими еврейскими семьями во временный лагерь около Парижа. Там они присоединились к нескольким сотням других и вскоре были отправлены поездом в Бухенвальд. Больше о них никто никогда не слышал.

Прячась в подвале семьи Прентан, восемнадцатилетняя Агата постепенно привыкала жить среди пауков и тараканов; среди покрытых плесенью зловонных канализационных труб; среди крыс и мышей, испытывая невыразимый ужас, который рождало ее богатое воображение. Ей дали запас свечей, сказав при этом, чтобы она бережно их расходовала. Еду Габриэль приносила в основном по утрам, когда неуверенные шаги последних пьяных немцев затихали на вымощенных булыжником мостовых. Только тогда Агата позволяла себе зажечь свечу, перекусить и провести несколько драгоценных часов за чтением в глубине своей «могилы». Изредка, принеся еду, Габриэль торопливо рассказывала ей последние военные новости, плохие или хорошие, и порой спрашивала, как она себя тут чувствует. Габриэль безумно боялась долго разговаривать с Агатой. Она верила, что стоны и даже пол имеют уши, и поэтому сводила беседу до минимума. Агата могла помыться только раз в неделю, когда Габриэль посылала ей вниз таз теплой воды, и вскоре одежда на ее щупленьком теле превратилась в грязные тряпки. Еще никогда ее голова не чесалась так сильно, что она не могла остановиться. Она ловила вшей у себя под волосами и с треском давила их ногтями, как орехи.

По мере того, как день стал превращаться в бесконечную ночь, мозг Агаты погрузился в свой собственный мир. За исключением того времени, когда горели свечи, в подвале царила темнота, было ужасно холодно и сыро; пожалуй, единственным ее утешением были книги.

И если ее тело страдало от недостатка еды, то мозг не страдал. Дедушка Габриэль был продавцом книг, он специализировался на редких книгах, и подвал был буквально забит томами в кожаных переплетах. Здесь были Бальзак, Мольер, Расин и Виктор Гюго; поэмы Байрона, Шелли, Вольтера, Бодлера и Роберта Браунинга; развлекательные приключенческие истории Александра Дюма и Райдера Хаггарда – все они были сложены в высокие стопки в сыром подвале. Пусть они лучше будут покрыты плесенью, говорил дедушка, чем попадут в руки немцев. В бесконечные ночи, проведенные в одиночестве, Агата прочитала сотни книг, молясь, чтобы кончилась оккупация.