Наталья Сафронова - Мозаика любви

— Что это вы, уважаемый, загрустили? — обратился Лобанов сам к себе вслух с издевательской интонацией. И сам же себя успокоил: — Встреча прошла успешно! Денег стоила мало, взаймы никто не просил, на работу детей и мужей пристроить не умолял. И сам я молодец: может, у Надьки ментовскую ксиву выбью даром, у Таньки решу проблемы с демроликом тоже по старой дружбе со скидкой, сыночка своего ленивого пристрою к Наташке под крылышко и на полигон по экстремальному вождению ездить не буду, пусть меня теперь Балакирев на своей базе учит. Так что я кругом в шоколаде. Осталось только решить, что на сегодняшнюю ночь предпочесть: проституцию или мастурбацию. — Закончив на этой оптимистической ноте приятную беседу с умным человеком, Лобанов вдавил акселератор и, вырвавшись на простор МКАД, умчался в ночь от своих мыслей.

Глава 2

— Галина Григорьевна, спасибо огромное за нашу встречу, — поднявшись домой, Таня в коридоре, не раздеваясь, набрала телефон учительницы, чтобы узнать, как она добралась, и поделиться впечатлениями.

— Танечка, а у нас еще гулянка продолжается, — возбужденным голосом ответила та. — Мы тут с Игорем и Ольгой не только чай попиваем, но и коньяк. Кстати, говорили о тебе, какая ты красивая. Вон Федулов утверждает, что ты стала значительно интереснее, стрижка удачная и в целом…

Таня засмеялась:

— Передайте, что когда он был юным и красивым, я для него была не достаточно привлекательна, а теперь, когда он стал толстым и лысым, я в его глазах похорошела.

— Я все слышу, за лысого ответишь! — закричал в трубку обиженный профессор.

— Я хотела спросить, кто вам фотографии должен сделать? — вернулась Таня к разговору с юбиляршей.

— Женя, он у нас всегда этим занимался. Мне кажется, у него какой-то особенный аппарат был.

— Цифровой, наверное. Я вам перезвоню, мне тоже хотелось бы получить кадры с нашей исторической встречи. Я дочке много рассказывала о вас и о нашем классе, хочу теперь показать тех, с кем она еще не виделась, — поделилась своими планами бывшая ученица.

— Тогда лучше познакомиться лично. Вот Ольга тут предлагает на следующую встречу привести детей, они у многих примерно одного возраста, может, подружатся.

— Тань, — включилась теперь в разговор Ольга, — надо разбить их на две возрастные группы: старшие и младшие, и пусть общаются.

— Тебе бы, воспитатель, всех на группы разбивать. Скажи мне лучше, ты ко мне на эфир придешь? — задала вопрос по существу редактор телепрограмм.

— Ни за что! Я же трусиха ужасная, я со страху онемею, — испугалась Оля.

— Но ведь уроки давать тоже страшно? — напомнила Таня.

— Уже нет. Но первые десять лет это была катастрофа — меня завуч в класс впихивала. Ты лучше Надьку или Наташку позови, Ирку можно, ей по-моему, все равно где выступать, за столом или в студии, — посплетничала Ольга.

— Ладно, не буду вам мешать, но вы давайте закругляйтесь, а то Галина Григорьевна, наверное, устала, — забеспокоилась Луговская.

— Сейчас допьем и больше не будем, — твердо пообещала довольная хозяйка и попрощалась.

Тихонько, чтобы не разбудить дочку, Таня прошла на кухню и включила свет. За столом, на высоком детском стульчике, сидел кот невообразимо огромных размеров и строго щурился на загулявшую хозяйку.

— Василий, ты что, меня проверяешь? Может, еще дыхнуть? — Глава маленькой семьи попыталась отстоять свои права на личную жизнь.

Но кот не позволил никаких вольностей. Чихнув в знак негодования ей в лицо, он тяжело спрыгнул и, задрав хвост, демонстративно удалился, не удостоил вниманием не только хозяйку, но и свою миску с положенным ему на ночь сухим кормом.

— Ну и ладно, я одна буду чай пить, — проворчала ему вслед хозяйка и включила чайник.

«Где же, интересно, могут быть те старые стихи, из-за которых сегодня Мак так разволновался? Я их и забыла совсем. Помню только, что там были любимые символы огонь и вода, а больше ничего. Странная штука — память. Как это великие люди пишут в старости мемуары, рассказывая, какое на ком было платье полвека назад и кто кому что говорил? Выдумывают, наверное. Поэтому и ждут старости, чтобы некому было возразить. Надо посмотреть в альбоме про Дашкин первый год жизни. Там лежали еще какие-то листки. Это не то, а вот это…»

Раскрыв пожелтевший тетрадный листок, Татьяна прочла забытые слова, написанные старательным ученическим почерком.

Ты повенчан свободой,Ты отмечен перстом.В темно-синие водыЯ нырну за кольцом.

На скалистом утесеЦепью я прикуюсьИ полет твой отвесныйБуду ждать и дождусь.

Разожгу я вулканы,Наколдую кругом,Чтобы все твои планыНе пошли кувырком,

Чтобы видеть полеты.Чтобы слышать стихи,Чтобы жизнь мимолетнаБыла в громе стихий.

Ты повенчан свободой,Я тебе не нужней,Чем те синие воды,Что под лодкой твоей.

«Да. Хорошо, что мне как редактору не придется объяснять автору, почему этот текст не подходит, — заключила Татьяна. Тогда мне казалось, что эти слова, вырвавшиеся из сердца, гениальны. Почему я была поражена, что Галина Григорьевна догадалась?» — Ухмыльнувшись этим мыслям, она принялась укладывать в полосатую икеевскую коробку для бумаг фрагменты своего архива. Однако наткнувшись на старый альбом с фотографиями, в задумчивости присела у стола.

«Куда уходят люди с фотографий? Вот где эта веселая молодая женщина в сарафане, что сидит рядом с седовласым красавцем? Наверное, они где-то продолжают говорить о чем-то абстрактном, но важном. А я и папа покинули то лето. Если бы мы так и сидели там, на даче под Серпуховом, я не постарела бы, а папа был бы жив, и Дашка, отвыкшая от асфальта, не разбила бы коленки, вернувшись в город».

— Мам, что случилось? Ты почему не ложишься? — раздался неожиданно за спиной Тани голос дочери. В отличие от своих пятнадцатилетних сверстников, голенастых и упитанных, Дарья была похожа на настоящего подростка — щупленькая, с трогательными веснушками на лице и в детской пижаме с утятами, из которой она выросла, но упорно с этим не соглашалась.

— Ты что вскочила? — искренне удивилась многострадальная мать, обычно тратящая драгоценное утреннее время на повторение одной и той же фразы: «Даша, вставай!»

— Меня Васька разбудил. Начал нагло за уши кусать. Что с ним? Ты ему еды не дала, что ли? — упрекнула девочка.