Табита Сузума - Запретное

— И ты облизывала его язык, — настойчиво продолжает Тиффин, — как это делают по телевизору?

— Тиффин! — рявкаю я. — Перестань говорить гадости и доедай свой завтрак.

Тиффин неохотно поднимает ложку, но его лицо расплывается в улыбке, когда мама с озорной улыбкой быстро кивает ему.

— Буэ, как это неприлично! — он начинает издавать рвотные звуки, когда входит Мая, пытаясь уговорить Кита поесть, пока они проходят через дверной проем.

— Что неприлично? — спрашивает она, когда Кит угрюмо проскальзывает на свое место и с глухим стуком роняет голову на стол.

— Лучше тебе не знать, — быстро начинаю я, но Тиффин все равно ей сообщает.

Мая морщится:

— Мам!

— Да уж, эта небольшая история действительно возбудила во мне аппетит, — раздраженно огрызается Кит.

— Тебе надо что-нибудь съесть, — настаивает Мая. — Ты все еще растешь.

— Нет, не растет, он уменьшается! — гогочет Тиффин.

— Заткнись, маленький говнюк.

— Лоч! Кит обозвал меня маленьким говнюком!

— Садись, Мая, — со сладкой улыбкой говорит мама. — Ах, вы такие нарядные в своей школьной форме. И мы завтракаем все вместе, как настоящая семья!

Мая натянуто ей улыбается, намазывая маслом тост и кладя его Киту на тарелку. Я чувствую, как у меня поднимается пульс. Я не могу уйти, пока они все не будут готовы, или Кит снова опоздает в школу, а мама до середины утра продержит дома Тиффина и Уиллу. А я не могу опаздывать. Не из-за контрольной… Просто потому, что я не могу последним войти в класс.

— Нам надо идти, — сообщаю я Мае, все еще пытающейся уговорить Кита позавтракать, когда тот так и остается сидеть с опущенной на руки головой.

— Ох, и почему мои зайчики так торопятся сегодня утром! — восклицает мама. — Мая, заставь своего брата расслабиться. Посмотри на него… — Она потирает мое плечо, ее рука обжигает меня сквозь ткань рубашки. — Он так напряжен.

— У Лоча сегодня контрольная, и мы действительно опоздаем, если не поторопимся, — мягко сообщает ей Мая.

Мама все еще крепко сжимает рукой мое запястье, не давая мне встать и выпить как обычно чашку кофе.

— Ты же ведь действительно не переживаешь из-за этой глупой контрольной, да, Лоч? Потому что, знаешь, у тебя в жизни есть вещи гораздо важнее. Последнее, что тебе нужно, так это превращаться в такого зануду, как твой отец: он вечно закапывался с носом в книги, живя как бродяга, только лишь получить бесполезное звание доктора философии. И посмотри, куда его превосходное кембриджское образование привело? Чертов поэт, блин! Он бы больше заработал, подметая улицы! — она насмешливо фыркает.

Внезапно подняв голову, Кит презрительно спрашивает:

— Когда это Лочен заваливал контрольную? Он просто боится опоздать и…

Мая грозится запихнуть тост ему в горло. Я высвобождаюсь из маминой хватки и проношусь через гостиную, забирая пиджак, кошелек, ключи и сумку. В коридоре я сталкиваюсь с Маей; она говорит, чтобы я уходил. Она уверена, что мама вовремя уйдет с малышами, а Кит придет в школу. Я благодарно сжимаю ее руку, а потом выхожу и бегу по пустой улице.

Я добираюсь до школы за несколько минут до начала. Огромное бетонное здание вырастает передо мной, распространяя свои щупальца за ее пределы, соединяясь с уродливыми, меньшими по размеру домами, с пустынными проходами и бесконечными туннелями. Я влетаю в класс математики как раз до того, как заходит учитель и начинается раздавать листы. После моего забега на полмили я едва могу видеть: перед глазами пульсируют красные пятна. Мистер Моррис останавливается у моей парты, и у меня перехватывает дыхание.

— Лочен, с тобой все в порядке? Ты выглядишь так, будто только что пробежал марафон.

Я быстро киваю и, не поднимая взгляда, беру у него листок.

Начинается контрольная, и в классе воцаряется тишина. Я люблю контрольные. И всегда их любил, и вообще разного рода экзамены. Если только они письменные. И на целый урок. И мне не нужно говорить и отрываться от листка, пока не прозвенит звонок.

Не знаю, когда это началось — это чувство, но оно растет, заглушает меня, душит как ядовитый плющ. Я врастаю в него. А оно врастает в меня. Наши границы размываются, становятся аморфными, протекающими и ползущими. Иногда мне удается отвлечься, обмануть себя размышлениями, убедить себя, что со мной все в порядке. Например, дома со своей семьей я могу быть собой, снова быть нормальным. До прошлого вечера. Пока не произошло неизбежное: по Бельмонту поползли слухи, что Лочен Уители — социально неприспособленный чудак. И хотя мы с Китом никогда особо не ладили, меня охватывает осознание, что он стыдится меня: ужасное, сжимающее, глубокое чувство в груди. Даже сама мысль об этом заставляет пол под моим стулом наклоняться, будто передо мной скользкий спуск, и я могу только катиться вниз. Я знаю, что значит стыдиться члена своей семьи: столько раз мне хотелось, чтобы моя мать пусть если не дома, то хотя бы на людях вела себя соответственно своему возрасту. Это ужасно — стыдиться того, кого любишь, это чувство разъедает тебя. И если ты позволишь ему добраться до тебя, если перестанешь бороться и сдашься, то, в конце концов, стыд превратится в ненависть.

Я не хочу, чтобы Кит стыдился меня. Чтобы он ненавидел меня, даже если иногда мне кажется, что я ненавижу его. Этот трудный ребенок, полный злости и обиды, все еще мой брат, он — все еще моя семья. А семья — это самое важное. Моя братья и сестры порой могут свести меня с ума, но они родные. И они — все, кого я знаю. Моя семья — это я. Они — моя жизнь. Без них я был бы один в этом мире.

Все остальные — посторонние, чужие. И они никогда не станут друзьями. А если и станут, если каким-то чудом я найду способ сойтись с кем-то вне своей семьи, то, как их можно будет сравнить с теми, кто говорит со мной на одном языке и знает, кто я такой, даже без слов? Даже если я смогу посмотреть им в глаза, заговорить с ними без слов, которые забивают мое горло и не могут вырваться наружу, даже если их взгляд не прожжет дыры в моей коже и не заставит меня убежать на миллионы миль, как я вообще смогу позаботиться о них так, как забочусь о своих братьях и сестрах?

Звенит звонок, и я первый вскакиваю со своего места. Когда я прохожу через многочисленные ряды учеников, мне кажется, будто они все смотрят на меня. Я вижу себя их глазами: парень, который всегда усаживается в самом конце класса, никогда не разговаривает, постоянно во время перемены сидит один на одной из лестниц на улице, сгорбившись над книгой. Парень, который не знает, как общаться с людьми, который трясет головой, когда к нему придираются в классе, и который каждый раз, когда необходимо представиться, сидит с отсутствующим видом. За эти годы они научились позволять мне просто быть. Когда я приехал сюда в самом начале, меня много пихали и толкали, но, в конце концов, им стало скучно. Иногда новый ученик пытался начать разговор. И я действительно пытался. Но когда ты можешь только выдавить из себя односложные ответы, а твой голос тебя полностью подводит, что еще тебе остается? Что им остается? С девочками еще хуже, особенно сейчас. Они стараются еще сильнее и упорнее. Некоторые даже спрашивают меня, почему я никогда не разговариваю, будто я могу на это ответить. Они флиртуют, пытаются заставить меня улыбнуться. Они хотят мне добра, но не понимают, что от одного их присутствия мне хочется умереть.