Преданная. Невеста (СИ) - Мария Анатольевна Акулова

Ему похуй. Губы ближе. Запахи ярче. Я бью. Он перехватывает запястью. Заводит за спину и больно сжимает.

Моих губ касаются мужские. Он ведет по ним и просит:

— Ну чего ты… Дай.

Дыхание сбивается. Срывается. Он не ждет согласия: накрывает рот своим. Я всхлипываю. Дергаюсь. Запястья пульсируют сильной болью. Он не отпускает.

Проникает языком — кусаю. Вытаскивает его. Смотрит в глаза, как будто считывая в них: играю или правда.

— Вы заставили меня согласиться на сотрудничать, но я никак не давала понять, что заинтересована в продолжении. — Одному богу известно, как сложно сейчас даются слова.

— А в продолжении с ним ты заинтересована? Помнишь вообще, что его скоро сольют?

Молча смотрю в ответ.

— Насколько сильно ты к нему привязалась, Юля?

Снова молчу.

Знаю одно: он — тварь, до будущих синяков сжимающая мои руки. Хотящая от меня не только преданности, но лечь под победителя.

— Я хочу покончить с этим побыстрей. И забыть. О вас.

Усмешка на сей раз больше похожа на оскал. Он дергается вперед, я снова бьюсь затылком. Еще ближе — изворачиваюсь и впиваюсь ногтями в держащую меня руку.

— Ненавидишь меня?

— Всей душой.

— Спасибо за искренность.

Он снова впечатывается ртом в мой рот. Насильно раскрывает губы. Меня колотит из-за переизбытка чувств. Это все слишком.

Впиваюсь ногтями сильнее. Он отпускает руки. Давлю в грудь. Уворачиваюсь.

Делаю глубокий вдох, когда его губы спускаются ниже. Зубы больно царапают кожу на шее. Мстит мне за сопротивление.

Сердце вылетает из груди. За ребрами больно. Я чувствую, как накатывает паника, которую нельзя показывать. Хочу сказать кучу всего, хочу уничтожить, но здравый смысл бьется единственной фразой в висках:

— Прекратите. Он следы увидит.

Это срабатывает. И я вроде бы понимаю, что вовремя. Но по факту… Боже, насколько же поздно!

Смолин несколько бесконечных секунд жалит мою шею своим дыханием. Смотрит вниз — на полуобнаженную из-за спущенной майки грудь. Дальше — заботливо поправляет бретели. Делает шаг назад и смотрит в глаза:

— Ты не представляешь, как я хочу поскорее его размазать. По ряду причин.

Глава 44

Юля

Мои сны стали суетными. Они закручиваются в воронку из погонь, насилия, арестов, и засасывают меня до ощущения абсолютной беспомощности и нехватки воздуха.

Я в очередной раз просыпаюсь, разрывая жадным вдохом схлопнувшиеся под несуществующим прессом легкие.

Глаза привыкают к темноте. Сердце колотится навылет.

Всё хорошо. Я дома.

Тяжесть, которую ощущала, — это рука Славы на моем животе.

Я совсем не хочу его будить. Поворачиваю голову и смотрю на спящего судью.

На улице — первые декабрьские заморозки, мы оставляем на ночь открытым на проветривание окно, но это никак не влияет на его привычку спать в одних боксерах, сбросив одеяло. Голый. Горячий. Пышущий жаром и властью даже во сне. Такой самоуверенный…

Я люблю его больше жизни. И не позволю его размазать.

Осторожно снимаю с себя руку и выползаю из кровати.

По сформировавшейся за последние три дня привычке натягиваю рукава пижамной кофты вниз по самые пальцы.

Так я скрываю от Славы следы «благосклонности» Смолина. Корю себя за то, что пошла поговорить.

В очередной раз убеждаюсь, что излишняя сострадательность — главный источник моих проблем.

Но время уже не отмотать.

Только и Славе я пока не призналась. Не знаю, должна ли. Не понимаю, что будет после.

Еще не понимаю, Смолин меня раскусил или нет? Засомневался?

Обойдя кровать, выхожу на балкон. Беру со столика сигареты и зажигалку Славы.

Здесь курить мне опасно, поэтому по уже налаженной схеме на цыпочках крадусь на кухню. Настежь открываю окно. Сажусь на широкий подоконник.

Притягиваю колени к груди и поджигаю.

Я все еще не поняла, в какой момент никотин успокаивает, но уже научилась не задыхаться и не кашлять.

Мне страшно от происходящего вокруг и перспектив. Я не могу перестать думать, чем грядущая развязка нашей опасной интриги обернется для каждого ее участника.

После последних дней уже не получается блокировать мысли о Лизе. Неужели ей мало потрясений в жизни? Ей-то всё это за что? И как скажется?

Страх за себя выступает бисеринками холодного пота на лбу. Адреналиновая эйфория сошла на нет. Безосновательное чувство безопасности испарилось. Мы играем с крайне высокими ставками. И никто нам не гарантирует выигрыш.

Но куда больше, чем о других, я и думаю, и боюсь за Славу. Не прощу себя, если моя опрометчивость станет причиной его провала. Страшно, что я где-то сбойнула. Что Смолин всё понял. Что он всего лишь прощупывал мои реакции и уловил лицемерие.

Затягиваюсь особенно глубоко. Игнорирую тот факт, что пальцы дрожат.

Тру запястья через ткань.

Я ненавижу его до пульсирующих взрывов в висках и вспышек перед глазами. Даже не за себя. Не за синяки и толчки языка во рту. За то, что идет по головам и не планирует останавливаться.

Углубляюсь в мысли и пропускаю момент своего разоблачения.

Слышу шорох — дергаюсь в сторону.

Вижу взъерошенного Славу в арке. Тушить сигарету уже поздно, но я все равно тянусь к пепельнице и вжимаю ее в дно.

Он надвигается. Я стараюсь нарядить губы в улыбку. Меня все так же качает: говорить или нет?

Тарнавский подходит близко-близко. Двигает меня. Закрывает окно. Дальше — упирается кулаками в подоконник, заключая в ловушку. Наши лица на расстоянии беззвучного вдоха. Мне стыдно, что мой пахнет табаком. Обычно я чищу зубы. Он не замечает. А сейчас поймал.

Блуждает взглядом по лицу. Заныривает вглубь. Я боюсь, что читает мои мысли.

Качнувшись вперед, прижимается к губам в невинном поцелуе. Я знаю, что он хочет, но мы еще не занимались сексом. Пока что я перед ним не раздеваюсь. Закрываюсь, когда ухожу в душ. С учетом нашего плохого опыта он мог бы снова во мне засомневаться, но он доверяет, как и обещал. А я?

Я не предательница, если скрываю потенциально опасные вещи? Я просто боюсь, что ему крышу сорвет…

Слава отрывается от моих губ, сбивая мне дыхание. Ерзаю. Прокашливаюсь. Возвращаю самообладание.

Позволяю достать из лишенных гибкости пальцев пачку с зажигалкой.

Он откладывает их и заставляет смотреть в глаза.

— Не смей себя травить. — Приказ не вызывает протеста, только щемящее чувство нежности в груди. Я закусываю щеку изнутри. Эмоции переполняют.

— Я чуть-чуть…

— Нет, Юль.

Мой пристыженный взгляд опускается вниз. Я упираюсь в покрытую темными жесткими волосками грудь. Одновременно хочу коснуться его, обнять, попросить о поддержке и боюсь навредить.

Слава тянется к моему лицу разжавшимся кулаком.