Белва Плейн - Рассвет

Артур заговорил, не поворачивая головы от окна:

– Мы переживаем кризис, Холли. Ты была такая стойкая, когда мы переживали другой кризис… когда наша семья лишилась Питера… Ты теперь – наше утешение, наша поддержка. Наша надежда…

Волна скорби захлестнула Холли. Последние месяцы принесли ей столько горя, словно судьба захотела взять с нее плату за беспечные годы детства. Может быть, судьба дает ей суровый урок, чтобы научить чему-то?

Отец все еще стоял, глядя в окно. «Что он видит мысленным взором, – наверное, угрюмое, мятежное лицо своего сына-врага? Отец, проницательный и мудрый, конечно, понимает, что этот сын принесет ему только страдания и боль».

Вдруг он повернулся. Глаза его, так часто увлажнявшиеся слезами радости или печали, были сухи, во взгляде – усталость, но заговорил он твердо. – Попытаемся еще раз, Маргарет. Если не выйдет, ну, что ж, – зафиксируем еще одну смерть в нашей семье. Больше пытаться не будем. Надо подумать и о Лауре, – ей это тоже тяжело дается. Она столько страдала, не станем ее больше мучить. – Он поцеловал жену в щеку и повернулся к дочери: – Холли, насчет воскресенья. Ты пойдешь, только если сама захочешь. Мы тебя не неволим.

– Я хочу и пойду, папа, папочка, – спокойно ответила Холли.

Лаура до пятницы ничего не говорила сыну о предстоящем визите, боялась нового взрыва.

После бурного объяснения с Ральфом Маккензи особых изменений не было. Том снял траур. Снова начал кашлять Тимми; из-за сильной жары ему нельзя было гулять в саду, и он томился в доме, у телевизора или с книжками. Он стал молчаливым, правда, это было не враждебное молчание Тома, а молчание меланхолическое и подавленное, но оно тоже угнетало Лауру. Она боялась, что мальчик задумается о сложных обстоятельствах смерти Бэда, сначала он просто переживал потерю отца.

Лаура сообщила о воскресном ленче, когда Том вставал из-за стола, он рывком задвинул свой стул, так, что тот ударился о доску стола, и выкрикнул:

– Нет! Не хочу знать этих людей.

Глубоко вдохнув воздух, Лаура сдержала резкий ответ, и, помолчав, начала убеждать Тома:

– Я понимаю, что ты чувствуешь. Действительно понимаю. Но если бы я не назначила день, они все равно бы пришли, а у тебя в это время могли бы быть в гостях товарищи. Лучше принять их, предварительно договорившись, и поскорее с этим покончить.

Он покраснел, это был румянец гнева и досады. Она боялась, что он снова вспылит, и спокойно закончила:

– Ты ведь должен понять, кто они такие, если тебе предлагают выбор.

– Какой еще выбор! Я вижу, мне эта морока на всю жизнь: я-то выбрал, но они не отстанут!

– Не загадывай на будущее, Том! Сейчас тебе надо сделать один шаг, а дальше видно будет. Я так поступаю. – И, не удержавшись, добавила: – Мне тоже не так-то уж легко!

Лицо Тома приняло более мягкое выражение, он кивнул и сказал:

– О'кей. Я выдержу эту церемонию, если для тебя это будет лучше. Но предупреждаю тебя, что буду молчать. Я их презираю, понимают они это или нет – их дело.

– Они понимают, – сказала Лаура.

Ленч в доме Кроуфильдов был изысканный, и Лаура решила, что должна что-нибудь приготовить, ведь эти гости – не пара друзей, которым можно подать «что есть в доме». С Кроуфильдами она, конечно, не сравняется, но подаст несколько вкусных блюд. Лаура даже рада была, что займется делом, которое отвлечет ее от докучливых мыслей.

Бетти Ли предложила прийти помочь, хоть и в воскресный день, но Лаура деликатно отклонила ее предложение. Странно было думать, что Бетти Ли, которой положили в руки принесенного из больницы маленького Тома, ничего не знает о связанной с ним тайне и о том, каких гостей ждет Лаура. Но даже Тимми отчаянно боялся, что тайна может раскрыться.

Она начала готовить с пятницы: поставила в морозильник клубничное суфле, подготовила цыпленка с приправами – его оставалось только поставить в духовку – и испекла кукурузный пудинг – любимое блюдо Тома. В воскресенье надо будет сделать салат и испечь бисквиты.

Лаура несколько часов молча возилась на кухне, Тимми и Том закрылись в своих комнатах. Тишину нарушал только легкий шелест дождя; воздух со дня похорон Бэда был горячий, плотный – ни ветерка.

Том лежал на диване, слушая стереосистему и листая книжки. Он был достаточно начитан в популярной психологии, чтобы определить свое состояние: депрессия – загнанный внутрь гнев. После неистовых вспышек нервы его истончились и гнев бессильным пленником метался в душе. Глядя в окно на ограду сада, Том и сам чувствовал себя пленником, зверем, загнанным в ловушку. Он проявил слабость, невольно пожалел маму, и теперь должен выдержать этот проклятый воскресный ленч.

В субботу позвонила Робби.

– Чудо из чудес! – вскричал Том в трубку. – Как ты догадалась, что я целый день тебя вспоминаю? Клянусь, Робби, с той самой минуты, как я проснулся!

– Как я догадалась? Ты меня вспоминаешь сегодня, – а я – каждый день, целыми днями напролет! Я тоскую по тебе! Это – физическая боль. Я ее чувствую в сердце.

– А мне плохо.

– Но мне кажется, твой отец не хотел бы, чтобы ты печалился, а хотел бы, чтобы ты вернулся к жизни.

– Ты права. – Он подумал, как было бы хорошо лежать в ее объятиях и рассказать ей обо всем.

Голос Робби весело зазвенел:

– А угадай, где я? Я кончила на день раньше и уже вернулась. И у меня теперь отдельная комната. Такая роскошь! Когда ты ко мне приедешь? Сегодня? Завтра?

Он посмотрел на календарь, черт – завтра воскресенье.

– Робби, я очень хочу тебя видеть, но в ближайшие два дня не смогу. Моя мать…

– Да, да, конечно. Твоя бедная мама… Да, золотко, я здесь. Когда сможешь приехать, позвони.

Они поболтали. С каждой минутой в душе Тома нарастал гнев. Вместо того, чтобы провести день с Робби, он должен принимать этих втируш, назойливых, нахальных, совершенно ему не нужных… Повесив трубку, он в ярости заколотил кулаком по подушке.

В доме было тихо. Одеваясь к ленчу, Лаура старалась не смотреть в сторону стенного шкафа, где висела одежда Бэда. Надо будет кому-нибудь отдать его костюмы.

Бэд Райс, «человек, ничего общего не имеющий с политикой». И понемногу все эти годы втягивал он в сферу своих интересов Тома. Лепил из него свое подобие! Это происходило незаметно, как неслышно грызут термиты, пока все не рухнет.

Душа Лауры была полна горечи. Но в то же время ей было мучительно сознание того, что стройный, крепкий человек, так элегантно носивший свои костюмы, лежит под землей.

К девяти часам Лаура закончила все дела на кухне и накрыла на стол. Когда она вышла в сад нарезать цветов, ее обдало жаром, солнце светило безжалостно. К полудню обещали сто градусов[1].