Кэтрин Стоун - Радуга

С самого начала Алекса смотрела на него ясным, уверенным взглядом: решение ее было твердым. Джеймс предлагал подождать, быть может, до рождения ребенка, прежде чем открывать что-либо Бринн и Стивену, но Алекса настаивала, чтобы сообщить им о ребенке уже сейчас Он так и сделал.

И теперь будущая мать порой говорила о своем ребенке, как о ребенке Бринн. Но неужели Алекса действительно не слышит новой, нежно-заботливой интонации в собственном голосе? Джеймсу это казалось странным. Неужели она и вправду не чувствует уз любви, связывающих ее и растущую крошечную жизнь? Если Джеймс пытался заговорить об этом, чудные зеленые глаза Алексы превращались в две холодные льдинки (как это случилось и сейчас), предупреждая Джеймса держаться подальше от опасной темы.

— Мы собираемся на прогулку, Джеймс. Ты не приглашаешься, потому что ты рассержен и твои биотоки плохо влияют на ребенка.

Джеймс был сердит, но после ухода Алексы настроение его смягчилось сердечной озабоченностью о Кэтрин. Как же она, должно быть, расстроена! Какое мучительное противоречие между ее любовью к Алексе и секретами собственного нежного сердечка. Как, должно быть, Кэт печальна, смущена и одинока.

Джеймсу захотелось увидеть любимую, обнять ее, поцеловать и прогнать ее грусть. Но для поездки к Кэтрин он был слишком неуверен в себе. Джеймс сомневался, что сумеет противостоять своему отчаянному страстному желанию быть с Кэтрин — желанию, которое неизбежно, день за днем, будет затягивать ее в пучину, в которой все еще барахтался сам Джеймс, — в пучину гнева.

Он понимал, что не должен видеть сейчас Кэтрин. Но ведь он может поговорить с ней! Он должен помочь ей понять Алексу. У Джеймса было расписание турне, лежавшее в верхнем ящике стола под шарфом, связанном заботливой Кэтрин. Он, разумеется, никогда не брал ни шарф, ни расписание в свои полные опасности командировки и вообще не носил при себе никаких символов, связанных с Кэтрин, потому что не хотел подвергать любимую ни малейшей опасности, если бы вдруг оказался в заложниках.

Прежде чем набрать номер гостиницы в Сиэтле, Джеймс живо вспомнил время, когда они с Кэтрин строили замечательные планы пребывания в этом «Изумрудном городе». Они, конечно же, поднимутся на вершину Космической иглы, переплывут на пароме через залив, будут обедать в ресторанах…

Кэтрин не сразу услышала резкий звук телефонного звонка. Действительно, какое-то время звонки казались дополнением к безумной какофонии, кричащей в душе Кэтрин после разговора с Алексой. Когда же Кэт наконец сообразила, что это звонит телефон, то мгновенно поняла: Джеймс! И он будет звонить, пока Кэтрин не ответит.

— Здравствуй.

— Здравствуй, Кэтрин. Я хочу помочь тебе понять…

— Я в порядке, Джеймс, — быстро ответила Кэтрин, не желая слышать в его голосе нежность, доставляющую ей такую боль. — Я все понимаю.

— Это ее решение, дорогая, и только ее. Алекса не может не сделать это, основываясь на том, что ты…

— Ты рассказал Алексе обо мне?

— Нет, разумеется, нет. Конечно же, я ничего не рассказал ей. И ты это знаешь.

«Разве ты этого не знаешь, Кэтрин? Разве ты не знаешь, любовь моя, что я никогда не предам тебя, не выдам твою грустную тайну?» Он уже хотел спросить об этом любимую, но Кэтрин ошарашила Джеймса своим вопросом:

— Это твой ребенок, Джеймс?

О, как же ей не хотелось задавать этот вопрос! Но то был крик души, становившийся с каждой минутой все больнее, все пронзительнее, все требовательнее.

— Нет, Кэтрин, как это возможно? Ребенок Алексы был зачат, когда мы с тобой любили друг друга, помнишь?

— Но он мог быть твоим. — Кэт больше не узнавала свой голос.

Однако это был голос, который скоро станет ей очень хорошо знаком. Это был ее собственный — новый — голос, тот, что будет принадлежать ей всю оставшуюся жизнь; голос, в котором больше не осталось надежды на любовь ее и Джеймса. Этот бесстрастный, незнакомый голос спокойно продолжал:

— Если ты заявишь, что ребенок твой, Джеймс, никому и в голову не придет сомневаться в этом. Возможно, Алекса боится сама растить ребенка, и если… — Даже новый голос, потерявший всякую надежду, не смог закончить предложение.

У Кэтрин не было сил договорить, но Джеймс понял, какие слова остались непроизнесенными. После долгого молчания он очень спокойно спросил:

— Это то, чего ты хочешь, Кэтрин? Хочешь, чтобы я женился на Алексе?

«О-о нет, Джеймс! — затрепетало ее измученное сердце. — Я совсем этого не хочу! Я хочу тебя, но ты ушел. Я не имею права этого желать, но у меня есть другое желание, отчаянное желание, чтобы ребенок Алексы остался со своей матерью, где бы она ни была, и если для осуществления этого желания необходимо…»

— Да, Джеймс. Я этого хочу.

Глава 21

Даллас

Май 1990 года

— Что случилось, Роберт? — спросила Хилари, войдя в их спальню и застав мужа за упаковкой чемодана.

Заканчивался уик-энд Дня поминовения павших в войнах. Празднества по поводу шестидесятипятилетия Сэма Баллинджера прошли безупречно, завершившись прекрасным выступлением его зятя. Официальные торжества закончились, но Хилари предполагала, что они с Робертом пробудут в Далласе еще день. В конце концов, сенат возобновит работу только во вторник, а заседание в Вашингтоне назначено на среду вечером.

— Что ты делаешь?

Роберт с удивлением посмотрел на Хилари:

— Торжества закончились, и я уезжаю, как мы и договаривались. Мне нужно полностью перебраться из дома в Арлингтоне к завтрашнему вечеру.

— Перебраться?

— Не надо, Хилари. — Голос Роберта был спокоен и непоколебим.

Последние шесть месяцев он жил лишь ожиданием заветного дня, когда наконец освободится от этого безрадостного брака и сможет свободно и уединенно предаваться своей печали по поводу потери любимой Алексы. — И не думай притворяться, будто ты надеялась, что мы все-таки не разведемся.

— Ты говорил, твой роман окончился!

— Да, и еще я говорил тебе, что наш брак был сплошной пародией и кончился задолго до того, как я встретил женщину, которую полюбил. Возможно, ты верила или притворялась верящей в то, что прошедшие полгода могут сохранить наш брак, что лишний раз подтверждает, как мало у нас общего.

— Ты солгал мне, Роберт, да? — вспыхнула Хилари, ее потемневшие глаза горели неистовой яростью. — Она ждала тебя, да? Может быть, и не ждала. Может быть, ты продолжал все это время с ней встречаться, несмотря на свое обещание. Если ты нарушил данную мне клятву, Роберт…

— Я сдержал свое обещание, Хилари. Меня никто не ждет.

— Но тогда…

— Прекрати, — приказал Роберт, заставив вдруг потрясенную Хилари замолчать. — Смирись, просто благородно смирись. Я уверен, что ты предпочтешь оформить документы о разводе, и это меня устраивает, только, прошу тебя, не затягивай. Я, разумеется, ни на что не претендую. — «За исключением своей свободы, — подумал Роберт. — С этой самой минуты». — Прощай.