Вирджиния Эндрюс - Хевен

Я сидела очарованная, сердце прыгало от счастья, меня так захватило волшебство фильма, что я чувствовала себя его участницей. А дети на экране – это Том, Фанни, Кейт и Наша Джейн. И я вместе с ними. Вот и нам так бы жить! Я бы ничего не имела против, если бы отец нанял нам монахиню для воспитания. О, были бы сейчас со мной мои братья и сестры!

После кино Кэл повез меня в очаровательный ресторан под названием «Полуночное солнце». Официант пододвинул мне стул, подождав, пока я сяду, а Кэл все это время не переставал мне улыбаться. Я не знала, что мне делать, когда официант подал мне меню, и только беспомощно взглянула на него. Внезапно на меня накатили воспоминания о Томе, Нашей Джейн, Кейте и дедушке, да так, что захотелось расплакаться. Но Кэл этого не замечал, лишь видел на моем лице нечто красиво-задумчивое. У меня было такое впечатление, будто сама моя молодость и неопытность делали его в десять раз больше мужчиной, чем достоинства Китти.

– Если доверяешь, то я сделаю заказ и себе, и тебе. Но прежде ты мне скажи, что тебе больше нравится. Телятина, говядина, что-то морское, барашек, цыпленок, утка? Что?

Мне снова явился образ мисс Дил. Вот она сидит передо мной в своем красивом красном костюме и улыбается, и очень гордится тем, что мы, о существовании которых никто другой и знать не хотел, вместе с ней. Я вспомнила о подарках. Интересно, прибыли они или нет? Может, они лежат у двери, и некому все это носить. Или съесть.

– Хевен, так какое мясо ты желаешь?

О Господи, откуда мне знать? Я нахмурилась, сосредоточившись на запутанном меню. Тогда, когда нас приглашала мисс Дил, я ела ростбиф. И ресторан был примерно такой же красивый.

– Попробуй что-нибудь из того, что тебе всегда хотелось, но не было возможности, – подсказал Кэл.

– Так, – размышляла я вслух, – я ела рыбу, пойманную в реке рядом с нашим домиком, ела свинину, цыплят – много, и один раз ела ростбиф, очень вкусный, но, я думаю, надо попробовать что-нибудь совсем необычное. Выберите мне.

Кэл засмеялся и заказал салат и телятину по-французски.

– Во Франции дети растут на вине, но, я думаю, мы подождем еще несколько лет, потом попробуешь.

Он посоветовал мне попробовать эскарго, и, только когда я разделалась с этим блюдом, он объяснил мне, что я ела улитки в горячем чесночном сливочном масле. Кусочек французского хлеба, которым я промокала вкусный соус, так и застыл в моей внезапно задрожавшей руке.

– Улитки? – переспросила я, почувствовав тошноту и уверенная в том, что он надо мной подшучивает. – Даже самые последние люди в горах не едят такую отвратительную штуку, как улиток.

– Хевен, – произнес Кэл с теплой улыбкой во взоре, – это так интересно – открывать перед тобой мир. Только ничего не говори моей жене. Она у меня прижимистая и считает, что в ресторанах только деньги дерут. Ты можешь себе представить, с тех пор как мы поженились, ни разу не ели в ресторане, а только наскоро в забегаловках? Китти равнодушна к изысканной пище, она, собственно, и не понимает, что это такое. Но считает, что разбирается. Если она повозится с. приготовлением еды полчаса, то, по ее мнению, это и есть изысканное блюдо. Ты не заметила, как быстро она готовит еду? Это потому, что она не любит канителиться со сложными блюдами. То, как она готовит, я называю «разогревать еду», вот и все.

– Но ведь до этого вы говорили, что Китти прекрасно готовит!

– Я помню. Так оно и есть, если тебе нравится ее утреннее меню. Вот это она делает лучше всего. Да еще всякие деревенские блюда, которые мне не нравятся.

С этого самого дня я начала влюбляться в городской образ жизни. Он был совсем не тот, что у нас в горах и даже в долине.

Едва мы успели войти в дом, как пришла Китти со своих вечерних занятий по керамике. По ее взгляду было видно: достаточно пустяка, чтобы она вышла из себя.

– И что вы оба делали целый день?

– Ходили покупать новую мебель, – спокойно ответил Кэл.

Китти подозрительно прищурила глаза.

– В каком магазине покупал?

Кэл ответил, и Китти нахмурилась.

– И почем же?

Когда Кэл назвал сумму, Китти схватилась за голову, явно ошарашенная сообщением.

– Кэл, дурак ты чертов, ей надо покупать только дешевые вещи! Она же не может отличить хорошее от плохого! Значит, так: если меня не будет дома, ты отошлешь все обратно, когда привезут. Если же я буду дома, то я отошлю!

У меня сердце екнуло.

– Ничего ты не отошлешь, Китти, – сказал Кэл, собираясь подняться наверх, – даже если ты будешь здесь. И еще для твоего сведения сообщаю, что я заказал самый лучший матрас, лучшие подушки и постельное белье, и даже красивое покрывало с кружевами под цвет занавесок. Китти взорвалась.

– Дурак чертов, сто раз дурак!

– Хорошо, может быть, я и чертов дурак, который заплатил за все это свои деньги, а не твои. Спокойной ночи, Хевен. Пошли, Китти, ты, судя по всему, устала. В конце концов, это была твоя идея – поехать в Уиннерроу и подыскать нам дочь. Или ты думала, что она будет спать на полу?

Мне трудно было сдержать свою радость, когда два дня спустя привезли мебель. Кэл находился дома и командовал, куда и что поставить. Он выразил желание оклеить комнату обоями.

– Тошно от этого изобилия белого цвета. Но она никогда меня не спрашивает, какой цвет я предпочел бы.

– Все отлично, Кэл. Мне очень понравилась мебель.

Когда грузчики уехали, мы вместе застелили постель новенькими симпатичными простынями в цветочек, одеялами и поверх всего – чудесным стеганым покрывалом.

– Тебе нравится голубой цвет? – спросил Кэл. – Мне так надоел этот ярко-розовый.

– Мне очень нравится голубой.

– Васильково-голубой, как твои глаза.

Он стоял посреди моей маленькой комнаты, похорошевшей сверх моих ожиданий, и казался слишком большим и сильным рядом с изящными предметами, которые он выбрал. Я суетилась, торопясь рассмотреть другие купленные им вещи, про которые я не знала: несколько тяжелых медных уток – подпирать книги на полке (книги вместе с одеждой лежали в подвале у меня в одном шкафу со щетками), блокнот, стакан для ручек и карандашей, авторучку, набор карандашей, настольную лампу, картины в рамках. Кэл столько всего накупил, что меня это растрогало. И снова слезы навернулись на глаза.

Меня едва хватило на «спасибо», потом я уже не могла говорить и разревелась вовсю, дав волю слезам, накопленным за целые годы. Я плюхнулась ничком на узкую кровать, такую чудесную, а Кэл, испытывая неловкость, сел на краешек и стал ждать, когда я успокоюсь, потом прокашлялся и произнес:

– Мне надо вернуться на работу, Хевен, но, прежде чем уйти, я сделаю еще один сюрприз. Кладу его тебе на стол, и ты порадуешься ему после моего ухода.