Странная дружба - Вера Вкуфь

не иллюзорно поквитаться. Но скорее всего делала это бездумно и по врождённой потребности деть куда-нибудь ноги.

Максим немного расслабился. Несмотря ни на что, мир не спешил рушиться. И не менялся в одночасье, как ему сначала показалось.

Или всё-таки менялся? Иначе чего по привычке ушедшая чуть вперёд Танька несётся обратно? И вообще, будучи самой низкой, как она умудряется ходить быстрее всех?

— А-а! — стараясь сдержать голос, заголосила она, бросаясь за защитой Максима. Отчего её надо защищать, Максим так и не понял: ни маньяков, ни волков, ни даже стаи пчёл-людоедов в прямой видимости не обнаружилось.

— Там клещ! — вцепившись в его локоть, Танька боязливо указала вперёд. И шарахнулась в сторону, когда чёрная жужжащая субстанция явно нацелилась на неё своим полётом.

— Ты что, совсем? — рявкнула на неё Женька, тоже на всякий пожарный прихватившая локоть Максима. — Клещи не летают!

— Н-да? — недоверчиво уточнила Таня, оборачиваясь — не-клещ её уже миновал. — Ну, значит, это была другая опасная хренотень. Радуйтесь, я отогнала её криком.

И дальше она пошла, гордо и ни за кого не держась. Радующаяся тому, что Максим с Женькой над ней хихикают. Всё-таки, уметь кого-то рассмешить, когда не очень весело — тоже искусство.

Максим вдруг почувствовал себя сильным. Наверное, свежий ветер, лесная тишина и Таня с Женей наполнили его разум и душу. Настолько, что захотелось что-нибудь сделать. И это было не столько проблемой Максима, сколько растущей около тропы ничего не подозревающей берёзы. Та замерла, едва Максим соскочил с тропы и направился к ней. Даже листья перестали шевелиться от лёгкого ветерка. Девчонки тактично ничего не сказали — видимо, не поняли, чего это Максима потянуло к деревьям. Вернее, поняли неправильно.

А Максим замер около ствола. Примерился глазом. Потом на всякий случай толкнул ладонью. Крепкий. Значит, можно вспомнить детство, упереться в него стопами и тянуться, тянуться к веткам, не обращая внимания на то, как тело, наоборот, стремится вниз. Побороть силу земного тяготения и собственный вес — вот что сейчас главное. И звенящие в ушах голоса Жени и Тани, сливающиеся в один только ещё больше распаляют в нём азарт.

Мастерство не потерять, и хоть Максим и не помнил, когда последний раз лазал по деревьям — довольно быстро и уверенно упёрся ногами в крепкие ветки. Сердце билось быстрее, а мышцы наливались силой от напряжения. Не король горы, конечно, но тоже выше уровня земли.

Усевшись на ветку, Максим, наконец, глянул вниз — туда, где остались Женька с Танькой, уже подскочившее к дереву. Надо же, отсюда расстояние до земли кажется большим. Женька встретилась с ним напряжённым взглядом и примерно с полминуты не сводила с него глаз. А потом улыбнулась, будто что-то поняла. И Танька, глядя на неё, будто тоже перевела дух.

— Всё понятно, Танька, — напустив на себя серьёзного вида и всё ещё глядя на Максима, сказала Женя. — Он решил от нас смотаться.

— Ну и ладно, — не расстроилась Таня. — Всё равно долго там не просидит. На берёзе есть нечего.

И внезапно ещё больше развеселилась, задирая голову на Максима:

— Или у тебя всё с собой?

— Если ты про еду — то нет, — ответил ей Максим. — Но вообще да. У меня всё с собой.

Он весело глянул сначала на Таньку. Потом на Женьку. И решил, что на высоте, конечно, хорошо. Но внизу лучше. И, ненароком ободрав жёсткой корой коленку, стал спускаться.

Глава 21. Белые стены

Макс обо всём забыл. По крайней мере, в этом он себя убеждал. Смог привыкнуть к тишине телефонного эфира. Звонков от родителей, таких надоедливых раньше, не было. И больше никто не присылал дурацких, совершенно не смешных мемов. Которые теперь, в памяти телефона, почему-то сжимали сердце изнутри и совершенно не давали себя удалить. И эта тишина очень чувствовалась. Хоть Максим и делал вид, что нет.

Он всё рассчитал. Даже если родители перестанут помогать с квартплатой, то накоплений и зарплаты должно впритык, но хватить. А там можно будет найти работу получше. И, если надо, перевестись на вечернее.

Нет, финансовый вопрос Максима совершенно не волновал. И всё было нормально. Всё могло быть и хуже. Но почему чувство перманентной тоски будто поселилось у него за глазами? Их всё время хочется прикрыть. Не закрыть полностью, но будто спрятаться. От света. От радости. От любви.

Туда. Внутрь себя. К тоске и беспорядочным мыслям. Мыслям о том, что он мужчина. Что он должен принимать самостоятельные решения. Что нужно проявлять твёрдость характера. И бороться. Бороться за свои чувства.

Но с кем бороться? С отцом? С матерью? С отцом, который так радостно учил его кататься на велосипеде?

Максим тогда готов был уверовать, что этот агрегат просто не для него и смиренно уползти с позором куда-нибудь подальше. Тяжеленная махина в очередной раз накрыла его, больно придавив ногу. Дорожная пыль навязла на зубах и оседала на глаза, поэтому их очень щипало. Да. Только поэтому. Небо безнадёжно затягивалось тучами. А он не справится.

Отец тогда подбежал к нему легко и быстро. Максиму не хотелось на него смотреть. Наверное, папа в нём разочаровался — сам-то он прекрасно гонял на велике. Не на этом, конечно — этот для него маловат. На соседском. Несмотря на то, что папины коленки торчали едва ли не выше руля. А Максим не может. Он нарочно отвернулся, когда папа снимал с него дурацкий велик. И чувствовал себя посмешищем.

Но папа не смеялся. И даже не ругался, несмотря на то, что научиться Максим не мог уже бесконечно долго — кажется, пошла уже вторая неделя. Надо было бы вставать. Но ни сил, ни желания у Максима не было. И не в последнюю очередь из-за того, что рядом был папа.

Папа пытался его научить. Объяснял что-то, что мгновенно вылетало из бестолковой Максимовской головы, едва руль начинал сам собой вихлять по сторонам. Не ругался. А у Максима всё равно не получалось. И папу было отчаянно жалко — он так старается, а Максим такой бестолковый. Хотелось просто, чтобы земля разверзлась, и Максим под ней исчез. А у папы был бы другой сын.

— Чего, ударился что ли? — не понял папа, почему Максим до сих пор валяется на просёлочной дороге. Тот недовольно мотнул головой и упёрся ладонями в грязную землю. Но всё равно внутри душило слезами. На глазах они, слава Богу, не выступили. Просто комком застряли в горле, напрочь лишив голоса.

Папины руки ловко