Юлия Туманова - Семь верст до небес

— Вот и славно, — кивнул он, — тогда поехали обедать. А кстати, куда делись Юлька с Владом?

— Ты их напугал, — мстительно сообщила Алена, — ревел, как бык.

— Я не ревел, это ты ревела. Кстати, чтобы больше никаких таких концертов я не видел, ясно?

— Ясно, ясно, — синхронно потрясли головами его женщины.

И обе сцепили пальцы крестиком. А что? Неужели правда давать обещание никогда не хныкать, не капризничать и не жалеть себя, самозабвенно рыдая, уткнувшись в большое, сильное плечо?!

Эти сумасшедшие все карты ей спутали. Не могли подождать, честное слово!

Хотя, конечно, по большому счету все сложилось как надо, но ее план был лучше, сказочней, красочней и все такое…

Ольга с досадой пощелкала зажигалкой. Не работает. Все против нее. И в тамбуре как назло никого нет!

Не надо было ехать, вот и все! Чего это ей в голову взбрело? Мазохисткой заделалась ни с того ни с сего! Посмотрит на них и совсем одуреет!

Пока она занималась сводничеством, собственное одиночество отошло на задний план, и так приятно было продумывать шаги, плести интригу, мысленно называть себя «доброй феей» и представлять, как все хорошо получится.

Особенно после того, как Алена рассказала о своем Париже. О белом пальто и кафе.

У Ольги прямо руки зачесались от нетерпения.

Она придумала сказку. Пусть ей в этой сказке отведена всего лишь роль старушки в окошечке, которая, держась за концы своего расписного платочка, сообщает елейным голосом: «Долго ли, коротко ли…»

У нее бы все получилось, если бы эти сумасшедшие чуть-чуть потерпели. Все было бы красиво и волшебно, и мечта бы сбылась. Пусть чужая мечта, но тогда бы можно было поверить, что… Что это в принципе возможно. Убедиться своими глазами. И, растрогавшись, утереть слезы все тем же платочком, вздохнуть полной грудью и… ждать своей сказки.

Все так чудно складывалось! Они бы с Аленой уехали, а Кирилл бы остался, и накал страстей стал бы невыносим, и вот тогда Ольга рассказала бы брату о белом пальто и французском кафе. И он примчался бы на крыльях любви, и уже вместе они бы, засучив рукава, принялись исполнять заветное желание рыжей барышни.

Как умелый декоратор, Ольга создала бы им атмосферу, и отошла в сторонку, чтоб не мешаться, и смущенно бы отворачивалась, если бы они ее, наконец, заметили и стали рассыпаться в благодарностях.

— Ну, дура, дура, — пробормотала Ольга, постучав лбом в мутное стекло.

В итоге мечта осталась мечтой, а Алена осталась в Пензе.

И на показ ей было плевать, и на планы благородной доброй феи — тоже. Фея одна — как всегда — отдувалась на работе. Впрочем, как раз с этим все было в порядке. Может быть, потому что работа была не только работой, а всем остальным. Всем тем, чего не было… Зато любвеобильные французы от ее коллекции пришли в восторг. И газеты писали, что она — коллекция или Ольга, понять было невозможно — легкая, свободная, полная игры и фантазий.

Станешь тут фантазеркой! Если работа — не только работа…

И про Аленины шарфы написали тоже. Дескать, именно аксессуары создают подлинный стиль.

Страсти улягутся, думала Ольга, впрочем, не слишком уверенно. Страсти улягутся, и тогда хвалебные статьи будут кстати, и Алена снова сядет за спицы, вдохновленная и слегка притомившаяся от любви.

Неизвестно, правда, можно ли утомиться этим.

Ольге вот точно неизвестно.

Она одна гуляла по Парижу, который оказался похож на зрелого, умного, воспитанного мужчину, знающего толк в любви, еде и романтике, но не слишком горячего, неторопливого и слегка ироничного. Он видел многое, но еще не устал удивляться и удивлять.

Возможно, она все это придумала, потому что ничего больше не оставалось, и вместо того, чтобы любоваться делом рук своих — счастливыми влюбленными в обнимку с воплощенной мечтой — осталось только придумать мечту самой себе. И гулять одной, и сжимать губы, и по ночам разрешать слезам вырваться на свободу.

А потом, вот — заделаться мазохисткой.

Хоть бы прикурить дал кто-нибудь, что ли! Так неохота тащиться в купе, искать дееспособную зажигалку, возвращаться, снова думать, как бы все могло быть, и вспоминать то, чего не было, и мечтать когда-нибудь самой все это попробовать.

А вдруг?

Вдруг кто-то и для нее придумает сказку, а?

…Черт, неужели в этом поезде никто не курит?

Ольга потрясла зажигалкой в воздухе, постучала о стенку, подула на нее зачем-то, но та равнодушно бездействовала.

Сюда бы доктора, что ехал с ней в прошлый раз. Он бы и огонька дал, и успокоительное предложил. Ей как раз только успокоительного и не хватало. И еще повязку на глаза, чтобы не ослепнуть от чужого счастья, когда она выйдет на перрон.

Зачем она поперлась, дура?!

Сидела бы в Москве с Митькой! Впрочем, Митька сидит где-то отдельно от нее, обидевшись на очередную какую-то глупость окончательно и бесповоротно.

Подумаешь, Митька! Завела бы себе еще кого-нибудь. Уж если сказки не получается!

Поезд содрогнулся и встал. Так и не покурив, Ольга потащилась в купе за вещами, мимоходом поглядела в окна, но ничего подобного на счастливое семейство на перроне не увидела.

Вагон они, что ли перепутали?

Или опоздали, зацеловавшись вусмерть!

Или ремонт уже взялись делать, хотя планировали начать только летом.

Эх-х, права была Ташка, вопившая вчера в трубку: «Тетя Оля, они меня с ума сведут!»

Еще как сведут! Зачем она приехала, идиотка?!

В общем, действительно, зря приехала, поняла Ольга, когда выяснилось точно, что на перроне ее никто не ждет. Она достала мобильник и вмиг окоченевшими на январском морозе пальцами набрала номер.

За столько времени могли бы и угомониться, раздраженно думала Ольга, слушая гудки. Давно уж пора — привыкнуть, расцепить объятия и идти по жизни плечом к плечу в невозмутимой уверенности, что так всегда и будет.

Ну, куда запропастились эти помешанные?!

Наконец откликнулся сотовый Кирилла, но почему-то Ташкиным голосом.

— Это я, Наташ, — сказала Ольга с досадой, — вы где?

— Ой, теть Оль, не спрашивайте! Иваныч взялся снег во дворе чистить — у нас знаете сколько снегу навалило! — а мама ему сказала, что надо дворника нанять, и тут такое началось! Два часа уже ругаются! Он что-то про имидж орет, а она про его радикулит. Ой, теть Оль, я больше не могу говорить! Я в игрушку играла, так что на мобильнике сейчас батарейки сдохнут!

Ольга покосилась на примолкшую трубку и подумала: «я тоже сдохну». От холода. От голода. От того, что покурить не удалось. И еще потому, что некому на меня орать, и никому нет дела до моего радикулита.

Одно утешение — этого самого радикулита пока вроде не предвидится. И то радость.