Школьный бунтарь (ЛП) - Харт Калли

— Ах, да. Это было в твоем электронном адресе. Ты обещал, что расскажешь мне, что это значит.

Застенчивая, печальная улыбка мелькает у него на губах, в одну секунду появляется, а в следующую исчезает.

— Это значит «Воробушек», — говорит он неохотно.

— Воробушек?

Он толкает меня плечом.

— Засмеешься и пожалеешь. Это распространено в Италии. Это больше похоже на... сокровище. А я был тощим ребенком. Все время с разбитыми коленями и странным видом. Я думаю, что моя голова была слишком большой для тела.

Я протягиваю руку и провожу пальцами по его волнистым волосам, делая вид, что оцениваю его голову.

— Хм…

Он откидывается назад, чтобы я могла получше его рассмотреть.

— Ну? Что думаешь? Я достаточно вырос?

Наклоняю голову набок и щурюсь.

— Ты сейчас движешься по очень тонкому льду, — ворчит он.

— Ну ладно, ладно. Да, теперь все в пропорции. Тебе просто повезло. Ты бы выглядел очень странно, разъезжая вокруг с очень большим мотоциклетным шлемом.

Мы тихо шутим друг над другом, наши плечи и ноги прижаты, ни один из нас не может приблизиться достаточно близко к другому человеку. Через некоторое время атмосфера в зале меняется, воздух вибрирует от напряжения, и улыбки исчезают с лиц всех присутствующих.

Директор Дархауэр входит и неуклюже идет к маленькой микрофонной стойке, которая была установлена перед трибунами. Его лицо бледное, а руки дрожат, когда он лезет в карман пиджака и достает оттуда листок бумаги. Стало чертовски тихо, когда он разворачивает ее и начинает читать.

— Когда я был ребенком, мой отец был моим кумиром. Он был автогонщиком, и каждый уик-энд моя мама сидела со мной на трибунах, и мы смотрели, как он гоняет. В старших классах я решил, что хочу быть таким же, как он. Хотел быть гонщиком Nascar, и это все, что было нужно. Это было действительно все, что я когда-либо мог себе представить. — Его голос звучит ясно и громко, достигая каждого угла спортзала. — Меня не интересовали ни математика, ни естественные науки, ни история. Я никогда не обращал внимания на свои языковые занятия, и мне было наплевать на мой средний балл. Мне не нужно было ничего из этого, чтобы быть гонщиком Nascar, поэтому я даже не пытался. Мой отец знал, как сильно хочу пойти по его стопам, поэтому он предложил мне получить аттестат экстерном и пройти стажировку у его спонсора, изучить, как работает индустрия, научиться строить и чинить двигатели, а самое главное — научиться водить машину. Но я решил остаться в школе.

Он делает паузу, переводя дыхание. Теперь у него так сильно дрожат руки, что и бумага в них тоже дрожит.

— Я остался в средней школе, потому что мне действительно нравилось появляться там каждый день. Любил своих друзей. Любил своих учителей. Мне нравилось чувствовать, что я нахожусь в месте, которое имеет значение, даже если не особенно хотел отдаваться всем своим занятиям. Школа для меня была безопасным местом, где я чувствовал себя как дома, и не хотел ничего пропустить.

— Мой отец умер, когда мне было столько же лет, сколько многим из вас сейчас. Через пять дней после моего семнадцатилетия его протаранил другой автомобиль, и он со скоростью девяносто три мили в час врезался в баррикаду. Он умер мгновенно. Я был там, сидел на трибунах с мамой, как всегда, когда отец участвовал в гонках, и смотрел, как в тот день умер мой герой. Это был... официально, — говорит он срывающимся голосом, — худший день в моей жизни.

— Через неделю я вернулся в школу и был совершенно разбит. Не мог дышать. Не мог функционировать. Я был зомби, шатающемся в течение дня, война бушевала внутри меня, потому что теперь ненавидел то, что поглотило всю мою жизнь. Я больше не хотел быть гонщиком Nascar. Не знал, кем или чем хочу быть. Все, чего хотел — это чтобы мой отец вернулся.

— Горе было для меня долгой и одинокой дорогой. Я не хотел, чтобы меня утешали. Не хотел чувствовать себя лучше, потому что, почувствовав себя лучше, я почему-то думал, что тогда мне будет все равно, и это... — директор Дархауэр накрывает глаза тыльной стороной ладони, и мое горло начинает болеть. — Я не хотел этого делать. В конце концов, когда горе стало слишком сильным, оно почти окончательно сломило меня, и я обратился за помощью к своим друзьям и учителям в школе. Они меня утешали. Они удержали меня. Они спасли меня. Именно тогда я и решил преподавать. Чтобы помочь продолжить наследие поддержки и заботы, которые были проявлены ко мне в то время, когда я в этом нуждался.

— Две недели назад один из учеников этой школы, один из моих учеников, совершил нечто ужасное. Люди были ранены. Жизни... были... — он стискивает челюсти, его ноздри раздуваются. — Отняты, — бросает он. — Многие из вас потеряли друзей. Многие из вас чувствуют то же самое, что и я после того, как потерял своего отца, искалеченными горем и одинокими... и сейчас стою перед вами... смиренно извиняясь перед каждым из вас. Мир так сильно изменился с тех пор, как я учился в школе, но это не оправдание. Это была моя ответственность — обеспечить, чтобы эта школа была безопасным местом для вас, чтобы приходить сюда каждый день, и... две недели назад я подвел вас. Эта трагедия никогда не должна была случиться. Это следовало предотвратить задолго до того, как кто-либо из моих учеников почувствовал необходимость причинить вред другим. То, что он сделал, было неправильно. Нет никакого оправдания... никогда... тому насилию, которое мы здесь пережили. Но я стал самонадеянным. Мое зрение сузилось за годы рутины и ритуалов, и я не ожидал ничего подобного. И я глубоко и глубоко сожалею об этом.

— Сегодня мы возвращаемся в Роли Хай с тяжелым и разбитым сердцем, но, пожалуйста, знайте... я никогда больше не позволю, чтобы что-то подобное случилось с нашей общиной. Обещаю держать вас в безопасности. Я обещаю сделать все лучше. А теперь давай пойдем и... поможем друг другу вспомнить, как дышать снова.

Никогда еще я так не нервничала. Алекс бывал в этом доме и раньше, но никогда при таких обстоятельствах. Никогда в качестве парня, с которым я встречаюсь. Никогда как мой официальный бойфренд. Боже, до сих пор так странно думать о нем в таких терминах. Я чувствую себя глупо. По-детски. Незрело. Алекса недавно подстрелили и он чуть не умер. Мне кажется, что теперь у него должен быть более весомый титул.

— Сильвер! Ты не помнишь, куда мы положили тот фотоальбом с той единственной фотографией? Ну, знаешь, той, где ты прячешься за диваном и гадишь себе в подгузник?

Папе это очень нравится.

В свою очередь я узнала, что можно любить родителей, но также и хотеть, чтобы они корчились от боли. Ничего серьезного. Сломанный палец был бы очень кстати. Или неожиданная операция на корневом канале.

Я чуть не спотыкаюсь о собственные ноги, торопясь спуститься по лестнице в столовую. Мама накрыла стол со всеми причудливыми столовыми приборами и посудой, шесть мест расставлены вокруг массивного, обеденного стола, который используется только по праздникам и для особых случаев. Я разинула рот от изумления и сложила руки как раз в тот момент, когда папа вошел в комнату.

— Что это за чертовщина? — требовательно спрашиваю.

Папа откусывает кусочек яблока.

— Твоя мать сошла с ума.

— Мы же не католики. Правда? Почему это выглядит так, будто Папа Римский придет на обед?

— Мы отклонились от праведного пути, — подтверждает отец. — Но для справки. Недавно я снова начал молиться. Как ни странно, моя возрожденная вера совпала с той ночью, когда ты попросила провести ночь с парнем, который выглядит как нечто из «Сынов Анархии» (прим.пер. Sons of Anarchy — американский телевизионный сериал в жанре криминальной драмы).

— Папа. Пожалуйста, замолчи.

Он держит руки в воздухе, все еще размахивая наполовину съеденным яблоком.

— Все, что я хочу сказать, это то, что стал еще более седым, чем раньше. Если начну хвататься за грудь за обедом и падать в тарелку, уткнувшись лицом в свой бефстроганов, то это потому, что симулирую собственную смерть и не могу жить с сознанием того, что я фактически дал этому маленькому панку разрешение осквернить тебя.