Татьяна Туринская - На восходе луны

Марина с радостью оторвалась от вычитки нудной политической статьи, потянулась за столом и улыбнулась:

— Ой, Наталья Александровна, и не спрашивайте! Только это совсем не то, что вы думаете.

— Чувствую запах сенсации, — подобралась Бабушкина. — Ну-ка колись!

— Да нет, Наталья Александровна, честно, ничего интересного. Просто в сиделки иду. Работа, конечно, не ахти, но зато зарплата — семьсот баксов.

— Семьсот? — недоверчиво присвистнула Бабушкина. — Ух ты, это ж где такие деньги платят? А там сменщица какая-нибудь не нужна? Я б за такие деньги тоже слиняла отсюда. Только сдается мне, девонька, не все ты говоришь, ой не все! Я ж вижу, ты совсем другая стала. С Каламухиным, что ли, помирилась?

— Ой, Наталья Александровна, накаркаете еще! — испуганно сплюнула через левое плечо Марина. — Мне только этого не хватало! Мало я с ним намучилась, что бы теперь, только-только отделавшись от него, снова впрягаться в ту же телегу. Не приведи господь!

— А как он сам-то воспринял твой уход?

— А я знаю? — улыбнулась Марина. — И меня, кстати, этот вопрос совершенно не волнует. Я и ему, и его придурковатой мамаше сказала все, что я о них думаю. Может, получилось несколько грубовато, но правда вообще редко бывает приятной. А уж тем более правда о таких занудах, как семейка Каламухиных. Ой, Наталья Александровна, видели б вы их рожи! Старуха вообще дар речи потеряла, только орала, как ненормальная: 'Витя, Витюша, сюда!' Он уже давно стоит рядом, а она все еще его зовет на помощь: 'Витя, сюда!' Мне кажется, что после меня Каламухин уже ни одну бабу в дом не приведет, так бобылем и будет век куковать. И хорошо: никому, даже самой главной врагине своей, не пожелала бы такого 'семейного счастья'!

Бабушкина хихикнула:

— Да, хотела бы я увидеть их лица в ту минуту. Интересно, а на следующий наш вызов Каламухин сам явится или Костика пришлет, как думаешь?

— Ой, Наталья Александровна, уж лучше пусть будет Костик! Хотя я очень надеюсь, что до моего ухода принтер продержится без посторонней помощи. А впрочем, я не думаю, чтобы Каламухин после всего произошедшего явился собственной персоной. Я не удивлюсь, если он вообще нашу редакцию вычеркнет из списка своих клиентов.

Бабушкина прищурилась:

— А чего это ты мне все про Каламухина своего рассказываешь? Ты б лучше мне про свою новую работу рассказала. Скрываешь еще чего-то, недоговариваешь…

Марина потупила глаза:

— Да нет, Наталья Александровна, ничего я не темню. Честно — иду в сиделки…

— Не умеешь ты, Маринка, врать, — констатировала Бабушкина. — Может, насчет сиделок и не врешь, но это явно не вся правда, и даже не ее половина. Впрочем, не буду лезть в душу — не хочу показаться навязчивой.

И Наталья Александровна демонстративно погрузилась в работу.

Марина тоже попыталась углубиться в содержание вычитываемого текста, да перед глазами все расплывалось, взгляд не фиксировал слова, и они казались лишь беспорядочным набором символов. Ей ведь так трудно было удерживать в себе неожиданно вдруг свалившееся на нее счастье, а поговорить об этом было решительно не с кем. Маму Марина не хотела нагружать своими проблемами, той врачи категорически запретили волноваться — по их мнению, это могло привести к очередному кровоизлиянию, что никоим образом не способствовало бы ее выздоровлению. Единственная подружка Лариска Бутакова ныне проживала в такой глухомани, что, как говорится, ни в сказке сказать… — лет пять назад вышла Ларочка замуж за высокого красавца Гиви. Тот уверял, что жить они станут в замечательном районе Тбилиси, а на самом деле увез ее в отдаленное селение Тцирахети, расположенное и в самом деле не так уж далеко от столицы, всего-то каких-нибудь километров сто пятьдесят, но по горным дорогам, где автомобиль проехать не мог даже теоретически, этот путь занимал едва ли не целый день. Да и тот мог проделать лишь сам Гиви на лошади, Лариска же к лошадиной езде естественно, не была приучена. Почта в Тцирахети доставлялась весьма нерегулярно, а потому переписка, и без того редкая, плавно сошла на нет. Лишь от дяди Васи Марина знала, что у Лариски уже двое детей, что жизнью своей она крайне недовольна, да вырваться из крепких объятий Гиви невозможно хотя бы по той простой причине, что сто пятьдесят километров пешком, да еще и с маленькими сопливыми ребятишками, проделать практически невозможно. Впрочем, свободолюбивая Лариска однажды отважилась на этот неординарный поступок, но, естественно, была поймана супругом буквально через несколько часов и бита была нещадно, дабы в следующий раз неповадно было. В общем, если не особо вдаваться в подробности, Ларискино пребывание замужем можно было описать одним словом: крепостная. Любящий папаша, дядя Вася буквально сходил с ума, даже ездил самолично в Тцирахети. Приняли его там, как самого дорогого гостя, кормили-поили, из-за стола не выпускали, а вот с дочкой повидаться толком не удалось: паршивец Гиви все списывал на национальные традиции, мол, негоже женщине за общим с мужчинами столом сидеть, а гостя негоже выпускать из-за стола до самого отъезда. А когда подошло дяде Васе время возвращаться домой, гостеприимные родственники провожали едва ли не всем селением, окружив дочь с отцом плотным кольцом, дабы неблагодарная жена не наговорила отцу лишнего. Так что дядя Вася нынче пребывал в глубочайшей печали, не мог даже вспоминать излюбленных своих кубиночек, а несчастная тетя Розочка все свободное от работы время проводила на диване с обвязанной платком головой — проклятая мигрень практически не отпускала.

Нелегко было и Маринке. Когда Ларочка была рядом, Марина часто на нее злилась. Лишившись же подруги, ощутила потребность в ней. Ведь иногда душа буквально требовала собеседника, а его-то и не было рядом.

И вот теперь Бабушкина не только оказалась рядом, но и готова была выслушать Маринкины откровения. С одной стороны, Марина не привыкла делиться личными переживаниями с посторонними людьми, с другой — Наталья Александровна вроде как уже давно перестала быть посторонней. Не она ли сначала сватала ее за Каламухина, но потом едва ли не с первых дней замужества советовала Марине развестись, сразу поняв, что ничего хорошего из их совместного проживания не выйдет? И если бы Марина прислушалась к ее совету, не потеряла бы целый год жизни под надзором маразматической Ираиды Селиверстовны. Может, и теперь Бабушкина что-нибудь присоветует? Как ни крути, а любовь ведь действительно слепа, может, из-за нее Марина и не видит подводных камней в создавшейся ситуации? А Наталья Александровна ведь женщина мудрая…

Бабушкина выслушала Марину внимательно, не перебивая. И, лишь убедившись, что рассказ окончен, вступила в диалог: