Развод. Бумерангом по самые я... - Каролина Шевцова

прислонена к стеклу, ладонь подложил под щеку. Пупс, не иначе. Вредный, невыносимый, с гадким характером любимый пупс!

Граф спрыгивает с моих рук на пассажирское сиденье. Тотчас рвется вперед - обнюхать Яшина, будто все еще не верит, что тот не ушел от нас.

- Тшшш, - шиплю я, ловя его за ошейник. – Не буди.

Пес недовольно хрюкает, но укладывается, уткнув нос в щель между сиденьями. Не сводит с Влада преданных, влажных глаз. И я смотрю тоже.

Просто смотрю.

Как странно видеть его спящим. Без привычной маски уверенности, без озорного блеска во взгляде, без этой вечной ухмылочки после очередной сказанной мне гадости. Лицо расслаблено, морщинки у глаз разгладились.

Безмятежный. Наивный. Самую малость придурошный. И такой мой...

Глажу его по щеке, пользуясь редкой минутой тишины, когда можно не притворяться, а быть самими собой.

Минута кончается даже раньше, чем я думала. Граф не выдерживает и резко лает на Яшина.

Влад вздрагивает. Глаза открываются мгновенно. Он трет их кулаком, и непонимающе смотрит то на меня, то на Графа, который тут же пытается лизнуть его в подбородок.

- Привет, - говорю я, и легкая улыбка сама тянет уголки губ. Надо что-то сказать, но в гоолову приходят только глупости. - Не хочу тебя расстраивать, но, кажется, нам надо купить тебе новую пижаму.

Он странно смотрит на меня. Голос хриплый ото сна:

- У меня есть пижама…

- Была, - поправляю я мягко, гладя Графа по голове. Пес млеет, тычется в ладонь. – Теперь она принадлежит блохастому. Он залил ее слюнями восторга и растерзает любого, кто подойдет к его прелести ближе, чем на сто метров.

Влад медленно выпрямляется на сиденье, потирая затекшую шею. Его взгляд не отрывается от меня.

- Кариш… – он произносит мое имя так тихо, будто боится спугнуть. – Ты мне снишься?

Сердце сжимается. Нет, не сон. Просто… жизнь. Наша. Со всеми ее трещинами и возможностью их заделать. Я качаю головой.

- Влад, - голос дрожит от волнения. Стараюсь говорить быстро, чтобы точно успеть сказать все важное. – Я хочу попросить у тебя прощения.

Его глаза округляются. Потом смеется, коротко и нервно:

- Нет, точно не сон! Скорее я умер и попал в рай.

- Влад, - перебиваю его, пока тот не перебил меня. Я и так боюсь не сказать все то, что хочется, а если меня еще и будут отвлекать… – Я была не права.

Влад трясет головой.

- Перестань! Не прав был я, а не ты. - Его рука сжимает мою на ручнике так, что костяшки белеют. - Я был не прав. Во всем. Слушай… - Он делает резкий вдох. – Буду честен. Налажал я так, что… короче, Карина, я ведь все-таки тогда приезжал.

- Куда? – Не понимаю я.

- В Москву. К тебе. Когда ты от меня ушла. Не сразу, потому что идиот. Все ждал чего-то, думал, что сейчас ты зайдешь в нашу комнату, обнимешь крепко и скажешь, что это была шутка. Ну и не мог я в том состоянии к тебе приехать, в принципе. Думал, что сначала разбогатею, заработаю миллион, чтобы было чем тебя поразить, и пока миллиона не случилось, я бухал и рвал глотку под гитару на кухне у Петровича.

- Долго же ты пел, – замечаю тихо. Слишком ясно представляю эту картину: запотевшие окна, дешевый портвейн, гитарный бой и его хриплый голос, выворачивающий душу наизнанку.

- Непозволительно. Когда я приехал к тебе, с цветами и все как полагается, то… было уже поздно. Ты была со своим вокзалом.

- С кем? А… точно…

Все что касается Казанского сейчас так далеко от меня, что я не сразу поняла, о ком говорит Влад. Ну да, с Казанским я познакомилась почти сразу как приехала в Москву, но так чтобы «была с ним»… это случилось ой как не скоро. По моим подсчетам Яшин в тот момент уже ляльку в коляске качал.

- Стоп, Яшин, ты опять мне втираешь какую-то дичь. Я не могла быть с Лёней.

- Но была, я же видел! – Он закрывает глаза и принимается описывать, так четко, будто срисовывает с только что увиденной картины: - Холод страшный, и ты в ужасно тонком пальто. Оно тебе, конечно, шло, красный в принципе тебе к лицу. Но даже мне было понятно, что пальто это сделано из дерюжки, которой только кур греть, не говоря уже про твою обувь.

- Нормальная у меня была обувь, – автоматически защищаюсь я, поджимая пальцы ног в теплых кроксах. Как будто до сих пор чувствую промозглую сырость тех картонных ботинок, расклеившихся за один только сезон.

- Ничего нормального там не было. Ты работала допоздна, я только в девять дождался, пока ты выйдешь из здания. Лил холодный, колючий дождь. Я страшно замерз, промок до нитки, но ждал, представляя, как встречу тебя с работы, как раньше. Как дома. И тут выходишь ты. Уставшая, худая, с синими кругами под глазами. Я кинулся к тебе, бежал, торопился, и даже видел, как ты улыбалась, глядя на меня, пока не понял, что ты меня даже не заметила. Все перегородил бугай с зонтиком, под который ты юркнула и пропала.

Я молчу. В голове – смутный образ промозглого вечера, усталости, тяжести в ногах. Лёня… да, иногда забирал, если был где-то рядом на районе. «Удобно», – говорил он. Удобно. Отличное слово для всего, что было между нами тогда.

- Не помню, – выдыхаю я.

- Зато помню я, – говорит Влад тихо. – И то, как изменилось твое лицо при его появлении. Каким оно стало умиротворенным. Счастливым. – Он смотрит на меня, и в его взгляде – давняя, не зажившая обида. – Карин, я виноват во многом. Но не в том, что забыл или не приехал. Я приехал. Просто… слишком поздно.

Была ли я тогда умиротворенной и счастливой? Конечно, нет. Умиротворение Влад перепутал с равнодушием. Тогда мне было правда все равно, что происходит вокруг. Не лицо а маска, примерна такая же, как на семейных фотографиях Яшина. Наверное, то, что я посчитала покоем у него, тоже им не являлось.

Нужно ли говорить это