Дмитрий Герасимов - Последняя репродукция

Ознакомительный фрагмент

Так протянулся еще год, и Лосев всерьез подумывал об отъезде обратно в Николаевск.

– И опять – под щитом, – горько усмехался он, представляя свою встречу с отцом.

И в этот самый момент, в этот новый тяжелый период жизнь опять повернула к свету, словно по давно изученной, заданной траектории. Федор вновь влюбился. На этот раз так серьезно и безоглядно, что поразился сам и поразил всех вокруг. Сердце провалилось в сладкую бездну. Новое чувство только теперь казалось настоящим и искренним после стольких промахов и падений. Такой, наверно, когда-то ощущалась жизнь в Николаевске после циничной и фальшивой Москвы.

Ее звали Елена. Лена, Леночка, Еленка… И она в одночасье стала для Федора и другом, и любовницей, и матерью, которой он не помнил с детства, и невестой.

А через полгода, в самом конце января, местные газеты Лобнинска выстрелили аршинными заголовками: «УБИЙСТВО В ФОТОСТУДИИ», «ФОТОГРАФА ЗАРЕЗАЛИ НА РАБОЧЕМ МЕСТЕ», «В ТЕЛЕ ФОТОГРАФА НАСЧИТАЛИ ВОСЕМЬ НОЖЕВЫХ РАН», «КОМУ ПОМЕШАЛ ЛОБНИНСКИЙ ФОТОМАСТЕР? ЕГО ИСКРОМСАЛИ КУХОННЫМ НОЖОМ»…

Остывшее и обезображенное тело Виктора обнаружили ранние посетители студии. Федор был потрясен случившимся. На похоронах он словно онемел. Он смотрел на знакомые черты бескровного лица, застывшего в гробу, и силился понять, как такое могло случиться с самым жизнерадостным и жизнелюбивым человеком, которого он когда-либо знал.

– Он собирался прожить до семидесяти двух лет. Эх, тетушка Нелли…

Убийцу так и не нашли, а горожане давно перестали обсуждать и домысливать это страшное происшествие. Федор тоже старался все реже вспоминать про трагедию с другом. У него опять не клеились дела, работа вызывала раздражение и глухую тоску. От очередной депрессии его спасала только Елена. Она все понимала без слов и, как могла, утешала любимого, стараясь при этом не задеть его самолюбия:

– Ты просто устал, милый. На тебя так много свалилось в последние годы.

– Мы уедем, родная, – говорил он ей, убеждая и успокаивая скорее себя самого, – уедем к отцу. Художник, возможно, должен жить в Лобнинске, а бармен-неудачник – в Николаевске.

И он горько усмехался, ловя себя на мысли, что только что перефразировал убитого друга, сдаваясь окончательному диагнозу своей ненужности и бесталанности.

Федор редко цитировал Виктора. Время от времени он вспоминал его уверенность и назидательность, иногда натыкался вдруг на снимки, сделанные с ним вместе для какого-то важного и капризного клиента. Тогда в памяти всплывало на секунду белое лицо в обитом атласом гробу, и Лосев расстроенно замолкал, хмурясь и опуская голову.

…Поэтому он удивился и даже вздрогнул, когда как-то вечером услышал в трубке глухой и неторопливый голос матери Камолова – Вассы Федоровны. Она была спокойна, даже приветлива, и очень просила Лосева приехать к ней для важного разговора.

Встревоженный Федор терялся в догадках. Ему было не по себе от мысли, что придется что-то рассказывать или объяснять женщине, потерявшей единственного сына. Неизвестно почему, но Лосеву казалось, что от него ждут каких-то рассказов и объяснений. Он почему-то боялся услышать упрек, что стал отдаляться от друга в последний год его жизни. Эта нелепая робость раздражала Федора. Он злился на самого себя, стыдясь даже краешком выдать свою нерешительность.

– Конечно, Васса Федоровна. Я завтра зайду вечером. В пять часов вам удобно?

Он положил трубку и долго пытался унять проснувшуюся тревогу. Ему почудилось, что сам погибший друг приглашает его на встречу.

ГЛАВА 2

С недавних пор Елена стала замечать странного человека, который будто бы преследует ее. Она уже обращала внимание на этого мерзкого субъекта в очках с продолговатым лицом и узкими бакенбардами – в автобусе, во дворе, возле магазина. Он никогда не заговаривает с ней и даже не приближается, а только наблюдает издалека. Впервые она почувствовала беспокойство, когда столкнулась с ним нос к носу, выходя после работы из офиса. Он стушевался, кашлянул, развернулся и быстро потопал в обратном направлении. Елена смотрела ему вслед, и смутная тревога стала холодком вползать в сердце.

В другой раз она увидела гадкие бакенбарды на рынке, куда заглянула купить овощей. Уже знакомый ей субъект с продолговатым лицом нервно перебирал длиннющими, искривленными пальцами помидоры, на которые даже не смотрел. Зато из-за толстенных линз на Елену непрестанно таращились два страшных немигающих глаза. Елена с детства почему-то боялась людей в очках с очень большими плюсовыми диоптриями. Неестественно крупные, гротескно увеличенные стеклами глазищи, какие бывают у героев голливудских «ужастиков», страшили ее и приводили в смятение. Елена убеждала себя, что ей все это мерещится, что приехавшей не так давно из маленького провинциального городка женщине может почудиться в большом городе множество похожих, одинаково отвратительных лиц. Но с тех пор она видела этого странного типа еще несколько раз и окончательно поняла, что их мимолетные встречи неслучайны, только когда наткнулась на него в своем собственном дворе. Линзы очков сверкнули лучами заходящего солнца, и Елена, повернув голову, вздрогнула: незнакомец, ссутулившись и опустив руки, стоял возле мусорного контейнера, наблюдая за ней. Она не решилась зайти в подъезд, прибавила шаг, пересекла двор и скрылась за соседней пятиэтажкой. «Какой-то маньяк! – подумала она с отчаянием. – Даже внешность соответствующая».

А сегодня ей приснился кошмар: продолговатое лицо с бакенбардами навязчиво заслоняло луну и, кривясь в слюнявой усмешке, шептало:

– Лена, вы мертвецов боитесь? Не тех, которые в могиле, а тех, которые воскресли и живут совсем рядом, на улице Птушко. Боитесь? Правильно делаете!

И глаза за толстенными линзами слезились от беззвучного смеха…

– Федор! – крикнула Елена, рывком сбрасывая с себя одеяло и садясь в кровати. – Федя!

Она обвела испуганным взглядом комнату и, немного успокоившись, сообразила, что уже позднее утро, Лосев ушел на работу, а за окном надрывно и весело рычит отбойный молоток, крошащий асфальт на детской площадке. «Сегодня же расскажу Федору про этого маньяка!» – решила она и, посмотрев на часы, сунула ноги в тапочки. В агентство, где она работала менеджером по полиграфии, ей нужно было только к двенадцати, а заснуть еще на часок, наверно, уже не удастся.

Лобнинский театр драмы и комедии по сей день оставался местной достопримечательностью. Сюда возили немногочисленных экскурсантов, показывая из окна автобуса серые шершавые колонны. Гиды без выражения читали заученный текст из недавно изданного путеводителя по городу: