Татьяна Осипцова - По ту сторону зеркала

Ознакомительный фрагмент

Вспомнив, что в кошельке больше двухсот рублей, Надя решила, что этого хватит на чашку кофе и какую-нибудь выпечку, и завернула в сторону кафе.

Она редко бывала в таких местах. Когда-то пару раз сходила с Игорем, да руководительница хора в этом году надумала справлять свой день рождения в кафе. Скромное заведение, переделанное из бывшего овощного магазина, показалось тогда Наде верхом изысканности. Встроенные светильники на потолке, причудливые бра и картины в рамках на окрашенных в теплые тона стенах; легкие на вид стульчики с изогнутыми спинками, блестящая стойка бара в углу, приглушенная музыка. Запах кофе, сигарет, вкусной еды и достатка, которого у нее никогда не будет…

По утреннему времени в кафе оказалось почти пусто. Только компания выходцев с Кавказа сидела за столиком у окна, что-то громко обсуждая на своем гортанном языке. За последние годы в городе появилось немало кавказцев. И городской рынок, и автосервис, и многие магазины принадлежали им. Среди Надиных учениц была одна девочка — Мадина, дочка торговца фруктами. Ее мать всегда к конверту с деньгами присовокупляла несколько мандаринов, яблоко или гранат. Женщина, в отличие от дочери, плохо знала русский язык, но всегда говорила: «На, свой бабушка угости». При отсутствии симпатии к лицам южной национальности Надя признавала, что детей они любят, и стариков жалеют.

Пристроив на вешалке свое потертое пальто, она прошла к пустой стойке и стала изучать меню. Когда появилась буфетчица, Надя уже сосчитала свои ресурсы и попросила кофе, слоеную булочку с ветчиной и сыром, и салат. Через пару минут она сидела в глубине зала. Как только отогрелась немного — опять вспомнила об отце и сестре. И о матери, конечно…

Почему все-таки мама Люба бросилась под машину, почему хотела умереть? Неужели она в тот момент не вспомнила о двух маленьких девочках, которые останутся сиротами? Она не могла простить отцу, что он сотрудничал с органами?.. Для нее таким шоком была правда, которую поведала ей бабуля?..

Сейчас Надя уже не слишком хорошо помнила начало перестройки и эры гласности. Когда стали открывать архивы и публиковать мемуары людей, прошедших через сталинские лагеря, она была слишком молода, чтобы серьезно все осознать. А потом эти знания уже воспринимались как данность. Да, были времена, когда могли посадить за слово, за опечатку, просто по оговору. Но сама она не жила в такое время, ей исполнилось восемнадцать в девяносто первом, на ее памяти последними, кого посадили за несогласие с властью были Руцкой и Хасбулатов, да и тех быстро выпустили. А в начале семидесятых еще сажали. Да, сейчас она припомнила. Многие публичные личности с гордостью рассказывают, как их притесняли в годы советской власти. Одному фильм снять не дали, другому — диссертацию защитить. Кого-то заперли в психушку, а кого-то и на зону. Как госпожу Новодворскую, например. Бродский, опять же… Явлинского чуть не залечили… Да тот же Сахаров! И ведь кто-то следил за этими людьми, докладывал, дела заводил… Неужели ее отец?.. Конечно, для мамы было шоком узнать такое о человеке, которого любила… А если бы бабушка промолчала? Все равно, когда-нибудь мама узнала бы, но, может, к тому времени она стала бы сильнее и мудрее, и не шагнула под колеса КАМАЗа?..

«И зачем я так накричала на бабулю? — уже раскаивалась Надя. — Не меня в детстве выслали из родного города, я не катила в теплушках через всю страну неизвестно куда, не переезжала по приказу оперуполномоченного из деревни в деревню посреди зимы, не зная, будет ли на новом месте кров и заработок… Не я в семнадцать лет осталась на свете одна, похоронив на деревенском погосте свою мать… Не у меня среди ночи увели мужа, с которым едва полгода вместе прожили… Не я жила с грудным ребенком в темной кладовке за библиотекой… Не я в одиночку, трудясь день и ночь, вырастила дочь, а потом и внучку. Не я, не я, не я…

Я живу в другое время. Мне не приходилось тянуть руку на собраниях, чтобы «единодушно» осудить или поддержать. Я не вздрагивала по ночам, когда к дому подъезжала машина и на лестнице раздавался топот. Да, времена тоже непростые были, и сейчас жизнь не сахар, но я никогда не боялась, что на меня кто-нибудь донесет. А люди жили с этим страхом всю жизнь… И могу ли я осуждать бабулю, которая не желала иметь ничего общего с сексотом?

А я? Нужен ли мне такой отец?.. Даже не знаю. Но я хочу увидеть сестру, она нужна мне, я должна ее найти!»

К моменту, когда, выпив свой кофе и выкурив две сигареты, она вышла из кафе, Надя приняла решение написать на телевидение и еще в какой-нибудь питерский архив или горсправку, надо только узнать, как точно называются такие учреждения. А когда она получит ответ — накопит денег и приедет к сестре. На время ее поездки за бабушкой соседка может присмотреть. Надя твердо решила, что обязательно должна увидеть Веру.

Кое-как проведя занятия с хором и один частный урок, она возвратилась домой. С порога ее поразил холод в квартире. В комнате было темно и дуло из открытого окна. Включив свет, Надя охнула. Под самым окном, скрючившись, лежала бабушка. Вначале Наде показалось, что бабуля умерла, такая она была холодная. Но, приложив голову к ее впалой груди, она уловила слабое сердцебиение.

— Бабуля, ну что же ты?.. — заревела она. — Кто тебя просил окно открывать? Бабуля!!!

Софья Аркадьевна слабо вздохнула. Надя потащила ее на кровать, с трудом подняла, уложила, укрыла двумя одеялами, бросилась к телефону…

До приезда «скорой» она закрыла окно, растерла не приходящую в сознание старушку спиртом, это было не лишним, потому что, лежа без памяти на полу, бабушка успела обмочиться. С трудом натянула на нее сухую ночную сорочку. И все приговаривала сквозь слезы:

— Ну, как же ты так? Ну что же ты?.. Зачем тебя понесло окно открывать? Да еще на табуретку залезла… Вот и свалилась…

Приехавшие врачи констатировали: инсульт.

Из реанимации бабуля не вышла. Инсульт осложнился общим переохлаждением и воспалением легких. В результате случилось второе обширное кровоизлияние в мозг.

Надя просидела в больнице почти двое суток, надеясь, что ее пустят, и она успеет попросить у бабули прощения.

Врач, сообщивший, что бабушки уже нет, как будто оправдывался: если бы не переохлаждение, не высокая температура, не повторное кровоизлияние…

Но Надя знала, что виновата только она одна.

Выслушав, куда и когда прийти за справкой о смерти, она побрела домой. Слезы тихо катились по щекам, платка с собой не было, приходилось утирать их рукавом.

Едва она вставила ключ в замочную скважину, как из соседней двери выглянула Антонина Гавриловна: