Татьяна Осипцова - Из круиза с любовью

Ознакомительный фрагмент

Сейчас дядя высокопарно объяснял Вике:

– Плохо, конечно, что я оторвался от семьи ― человек должен помнить, откуда он родом, где его корни. Но так уж получилось, девочка. В войну оказался один в эвакуации. С пятнадцати лет трудился на оборонном заводе, ковал, как говорится, победу в тылу. Никогда не чурался общественной работы, поэтому вскоре меня избрали секретарем комсомольского бюро. После войны вернулся домой, поступил в Калининский машиностроительный техникум, потом оказался в райкоме комсомола. Затем Высшая партийная школа, перевод в Москву, работа в райкоме… Жизнь была напряженная, не то что сестер да племянников, жену с дочкой не каждый вечер видел! Приду с работы ― все спят, гляну на часы ― двенадцать ночи. Это только в последние годы напряженка спала, а в сталинские и хрущевские времена пообедать не всегда успевали, вот язву себе и нажил…

Дядя посмотрел на часы и включил пристроенный на подвесной полке портативный телевизор. Начиналась программа «Время». Вика посидела немного рядом с внимательно слушающим новости дядей, затем тихонько, стараясь не шуметь, помыла посуду и выскользнула из кухни. В своей комнате она повесила вещи в шкаф, разложила учебники и занималась до тех пор, пока к ней не заглянул дядя Кирилл.

– Я пошел спать. Завтра, к восьми утра, приготовь мне, пожалуйста, геркулесовую кашу. Спокойной ночи!

Месяц пролетел как один миг. По будням с девяти до часу Вика была в университете на подготовительных курсах. После занятий убирала в квартире, иногда в это время автоматическая машинка стирала белье. Затем, слегка перекусив, она брала учебник и шла в сквер возле памятника Пушкину ― до него рукой подать, только пройти переулком да пересечь широченную улицу Горького, самую красивую улицу столицы.

Возвращалась Вика часов в пять. Если требовалось, гладила белье или шла в ближайший магазин за хлебом и молоком, потом готовила ужин из двух диетических блюд. С помощью комбайна и микроволновки это было несложно. Дядя ее стряпню одобрял, уверял, что со времени смерти жены не ел так вкусно. За ужином и чаем Кирилл Митрофанович любил поговорить, видно, радовался, что есть кому слушать.

Он рассказывал о своей работе, о том, как сложно следить за дорожным хозяйством в таком громадном городе, о совещаниях в горкоме, о том, как снимали стружку с руководителя Мосдорстроя. Порой пускался в рассуждения о политике: говорил, что Горбачев еще зелен для руководства страной, наделает ошибок с этой перестройкой, а потом, когда его переизберут, много разгребать придется.

– Зачем он водку тронул? ― возмущался дядя. ― Ты хоть представляешь, какую часть бюджета составляют водочные деньги? Ограничил Андропов продажу с одиннадцати до семи ― это было правильно. А сейчас перестраховщики виноградники вырубают! Водки, вина не купить, в квартирах самогон варят… Нет, с водкой шаг был неправильный. Тем более в данный момент, когда экспорт нефти не приносит в казну столько денег, как прежде…

Вика делала вид, что внимательно слушает, хотя в основном пропускала разглагольствования дяди мимо ушей. Какую выпускницу школы могут интересовать валовый национальный продукт, конверсия военной промышленности, снижение гонки вооружений, перестройка, программа «Жилье―2000», ускорение и интенсификация?.. Однако она высиживала с дядей на кухне до начала программы «Время», когда могла отправиться в свою комнату заниматься. В одиннадцать Кирилл Митрофанович желал ей спокойной ночи, она умывалась и ложилась спать.

Жить с дядей Вике нравилась. Разве можно сравнить размеренную и спокойную жизнь с почти ежедневными скандалами, постоянными придирками вечно пьяного отца? Даже комната была больше ее собственной раза в три, а если учесть высоченные, под четыре метра потолки…

Во всех смыслах в Москве Вике дышалось легче. Всего один раз за месяц она съездила домой, поглядела на отцовскую рожу, выслушала очередную порцию мата не пойми в чей адрес. Переспала ночь на своем старом продавленном диванчике и рано утром уехала. Дядя выходные дни проводил в обкомовском профилактории, и к тому, что она остается в столице, отнесся положительно, сказал, что сигнализация сигнализацией, а когда живой человек в доме, все-таки надежнее.

В эти свободные от занятий дни Вика просто гуляла по городу. В первый раз она пешком дошла до Красной площади, по пути любуясь домами по обеим сторонам широченного бульвара. Дядя рассказывал, что в тридцатых годах бывшую Тверскую расширили, дома целиком отодвигали вглубь кварталов – и как умудрились? Она смотрела на вывески и удивлялась: чего только нет на улице Горького! И театры, и Моссовет, и знаменитый Елисеевский магазин… Дома разные, но каждый по-своему красив.

Вике представлялось, что если бы она родилась в одном из этих домов, то выросла совсем другим человеком… Не может быть, чтобы за этими окнами жили такие же люди, как в их поселке, где одни рабочие с деревообрабатывающего комбината и комбикормового завода. Должно быть, здесь живут ученые, инженеры, артисты ― интеллигенты, которые не напиваются ежедневно, не колотят своих детей чем попало, а напротив, ведут с ними по вечерам неспешные беседы об искусстве и истории, ходят гулять к памятнику Пушкину, водят в театры и музеи. Как счастливы дети, выросшие в таком доме!

Дойдя до конца маршрута, Вика полюбовалась на кремлевские башни и Мавзолей, заглянула в ГУМ. В отделы, где выкинули дефицит, выстроились очереди, но Вика даже не стала интересоваться, что дают ― все равно денег в кармане нет.

В другой раз она решила освоить набережную Москва-реки. Несмотря на жаркий день, возле воды было свежо и приятно. По сверкающей на солнце глади порхали прогулочные кораблики и катера.

В третий раз Вика прошлась по Арбату. Эта улица показалась ей необыкновенной. Здесь устроили пешеходную зону, транспорт совсем не ходил. Вместо асфальта землю устлали кирпичиками брусчатки, посредине улицы поставили вазоны с цветами, а рядом с ними фонари под старину и скамеечки для отдыха. Прямо на тротуаре устроились художники с картинами и мольбертами, продавцы сувениров. Народу на Арбате – видимо-невидимо! Люди просто гуляют, глазея по сторонам. В толпе немало иностранцев, их сразу заметишь в общей массе. В светлой одежде, будто умытые лучше, чем наши, старички и старушки с фотоаппаратами на шее и планами города в руках о чем-то возбужденно болтали на немецком, английском, итальянском языках… Вику удивило, что интуристы попадаются в основном пожилые. Старушки лет семидесяти в узких брючках и кроссовках бодро вышагивали на пару с такими же древними, но деятельными старичками.

Вот бы баба Лида так вырядилась, думала Вика, или баба Аня покойная! Даже представить невозможно… Ее бабушки сроду брюк не носили, всю жизнь проходили в длинных юбках. По зимнему времени надевали под них трико с начесом, а сверху теплые рейтузы. У себя в деревне баба Аня носила стеганную телогрейку и пуховый платок на голове, а если шла в гости или ехала в Калинин, то выряжалась в габардиновое пальто 50-х годов с каракулевым воротником собачьими ушами; еще у нее имелась цигейковая шуба. Эти вещи, одеваемые только на выход, бабушка хранила в шифоньере, в двойных марлевых мешках, на дне которых болталась ломкая от сухости пижма, первое средство от моли. После смерти сестры баба Лида забрала себе и пальто, и шубу.