Первозданная (СИ) - De Ojos Verdes

— Не могу оставаться здесь. Я пойду вниз, — решительно направляюсь к выходу.

— С ума сошла?! — прилетает следом. — Мы хотя бы на третьем этаже. Куда ты лезешь?

Но я уже открывала дверь, выскакивая в коридор. Длинный летний сарафан мешался под ногами, я подобрала подол и побежала настолько быстро, насколько позволяла высота каблука босоножек.

Меня тянет вниз неведомо чем. Может, бешеной энергетикой. Подавляющей, грубой. Хочется соприкоснуться с ней. Попытаться понять. Хотя бы.

В ужасе остановилась на последней ступени лестницы, и с данной высоты всматриваясь в искаженные гневом и яростью лица оппозиционеров, пытающихся распихнуть служащих в форме, чтобы попасть внутрь.

Нас разделяет огромное расстояние с пропускным пунктом где-то на середине пути. Я делаю шаг по ковролину. Потом еще один. И в паре метров от турникета останавливаюсь, прирастая к полу. Потому что в этот момент, преодолев оборону и с грохотом раскрывая тяжелые двери, люди медленно всыпаются в помещение, безбожно крича.

Кто-то кого-то бьет, материт, толкает, пинает. Полицейские прибегают к подручным средствам, пытаясь вытолкнуть их обратно. И эта борьба между ними завораживает меня настолько сильно, что я теряю способность шевелиться окончательно. Даже осознавая, что через несколько секунд они могут пройтись по мне и не оставить живой.

В состоянии шока я даже не чувствую, как меня вдруг чьей-то мощью тянет куда-то в сторону. Тело запихивают в ближайшее помещение, заставляя отойти подальше. И я в трансе наблюдаю за тем, как широкоплечий мужчина запирает нас на замок, баррикадируя вход столами и стульями, которые он виртуозно передвигает и наслаивает друг на друга.

Я потеряла связь с действительностью.

Стояла посреди комнаты и стеклянным взглядом смотрела в одну точку.

— Вот что за хрень с тобой! Все девочки как девочки — пугаются, прячутся, молятся, в конце концов. А ты лезешь в пекло, бл*дь!

На плечи опускается пиджак, и я вдруг замечаю, что меня неимоверно колотит, и я уже не могу дышать.

— И выглядишь при этом мертвецом, пролежавшим в морге больше суток! — лицо оказывается в горячих ладонях, которые начинают потряхивать меня, привлекая внимание. — Сатэ! Посмотри на меня! Смотри, мать твою!

Но я вижу перед собой лишь пуговицу рубашки.

— Сатэ, ну же, душа моя, очнись…

Нежный шепот внезапно выводит меня из оцепенения, потому что я узнаю это «Душа моя»…

Вскидываю голову и ныряю в глубину стальной голубизны. Поразительно, но сейчас я вижу в ней свое спасение. И рвусь…отчаянно рвусь к ней…

— Они сошли с ума, — шепчу дрожащими губами, выплескивая обиду, словно ребенок. — Тор, они озверели…

И всё. Грозящееся разорвать меня на мелкие куски напряжение выплескивается диким воплем из груди. И в нем нескончаемая боль. Она громаднее вселенной. В ней любовь и головокружительное разочарование в соотечественниках.

— Тише, всё хорошо, — он притягивает меня к груди, позволяя пристроиться щекой к бьющемуся сердцу и излить свои терзания.

— Я д-думала…хотя б-бы… — спазмы мешают говорить, — п-после войны вс-сё изменится… Люди п-поймут цен-ность жизни… А всё стало х-хуже! Хуже!

Мои рыдания напоминали рёв раненого одичалого животного, попавшего в жестокий мир, в котором ему не было места. Наверное, так оно и есть. Будто я пришла к своей святыне, преодолев долгий изнуряющий путь, и поняла, что её сровняли с землей.

— Люди всегда были такими, Сатэ, — доносится до ушей жесткий ответ, — ты просто до сих пор слишком в них веришь. Как и тогда.

Его близость действует на меня успокаивающе. И это так странно, поскольку раньше я чувствовала лишь опасность, исходящую от него.

Мы больше не говорили. Адонц просто позволил мне выплакаться, изрядно увлажнив рубашку и запачкав её следами потекшей туши.

Спустя время я ощущала себя пустым никчемным сосудом, которому больше нечего отдать. А потому его можно с легкостью разбить. Что, кажется, и сделала действительность.

Как бы мне ни хотелось побыть с ним еще, пришлось оборвать этот момент. Редкое затишье между нами.

Я осторожно высвободилась и провела пальцами по темным пятнам на светлой ткани рубашки.

— Тебе надо переодеться.

— Посмотри на меня.

Его короткий приказ заставил меня вздрогнуть, и я сразу же напряглась. Обычно такого рода «просьбы» ни к чему хорошему не приводили.

Когда своим шагом назад я демонстрирую отказ повиноваться, широкая ладонь оказывается на моем подбородке, приподнимая его так, чтобы наши глаза встретились.

— Ты точно в порядке?

Что мне тебе сказать, когда ты на расстоянии вытянутой руки, но я стою на краю пропасти, неизбежно разделяющей нас? Нет, не в порядке.

— Да. Вполне.

— Умойся.

Звучит грубо. Тепло его кожи резко исчезает. Всё возвращается. Он — Торгом Адонц. Я — Сатэ Адамян. Мы чужие люди.

Немигающим взглядом наблюдаю за тем, как мебель вновь оказывается на своем месте, выход расчищается. Замок щелкает, и высокая фигура стремительно исчезает за дверью.

Запоздало замечаю тяжесть пиджака на плечах, с досадой отмечая, что теперь надо будет найти хозяина и вернуть его вещь.

Перешагиваю за порог. Шум голосов давно исчез.

Как и волшебство мгновения в любимых объятиях…

Глава 5

«…и начнется самая великая в мире история:

история мужчины, история женщины». Евгений Соя

Полтора года назад…

— Вы опоздали, Сатеник.

Цепенею от имени, произнесенного внезапно возникшим рядом Адонцем. Неправильного имени.

— Во-первых, здравствуйте. Во-вторых, я не опоздала, а отпросилась у начальства. В-третьих, перед Вами отчитываться не обязана. Просто информирую на будущее. И запомните уже, что меня зовут Сатэ. С-а-т-э. Это совершенно другое имя!

Заходит следом в пустующий до этого момента кабинет, поскольку был час перерыва, и захлопывает дверь с грохотом. Да уж, наше с ним общение не заладилось с первого дня. И если при посторонних как-то ещё хватало ума сдерживаться, то наедине мы друг друга просто разносили в пух и прах. Странно, учитывая, что оба взрослые люди.

Я оборачиваюсь, осознав, что человек напротив кипит от злости, искренне недоумевая, в чем дело на этот раз. Зубы стиснуты, взгляд яростный. Что за нападение? В ответ лишь вопросительно выгибаю бровь.

— Еще вчера вечером я просил предоставить все перечисленные мною документы по процедуре закупки топлива, — цедит, еле-еле приоткрывая губы.

— Я же сказала Вам, что эти папки находятся в соседнем корпусе, вход в который временно перекрыт из-за аварийного крыльца.

— У Вас же ведется и электронное хранение. В чем проблема?

Вспыхивая от гонора и превосходства, сквозящих в каждом слове, и от этого приказного тона, порядком надоевшего мне всего за три недели — Господи, за целых три недели, я сжимаю кулаки и, копируя интонацию, выдыхаю:

— Заявки участников не сканируются. Это шестьдесят процентов от общего объема. Вам сделать копии протоколов и объявлений?

— Естественно! — рявкает строго. — Я, что, потерял кучу времени с утра, ожидая Вас, чтобы выслушивать примитивные вопросы? Там же есть сводные таблицы по всем ценовым предложениям и техническим характеристикам, обойдусь и без самих заявок!

— Тогда покиньте, пожалуйста, помещение, чтобы я поскорее исполнила Ваш приказ, — уже рычу, не контролируя эмоции.

Кажется, мужчина немного приходит в себя, отступая к выходу, но смотрит так же, обдавая арктическим холодом.

— Обычно змеи работают в бухгалтерии, — выдает гораздо спокойнее, — а здесь королевская кобра в финансово-экономическом. Экзотично.

Не остаюсь в долгу:

— Но теперь в серпентарий еще и скорпион заполз.

— Самый что ни на есть настоящий, милочка. По факту рождения, в том числе, — весьма зловеще.