Вирджиния Эндрюс - Руби

Ознакомительный фрагмент

– Разве здесь так плохо, Grandmere?

– Для тебя – да, детка.

– Но почему?

– Просто это так, – сказала она и вновь принялась ткать, оставив меня на мели в море тайны.

– Поль пригласил меня пойти с ним на танцы в следующую субботу. Я очень хочу пойти, Grandmere.

– А родители разрешили ему это сделать? – быстро спросила бабушка.

– Не знаю. Мне кажется, Поль думает, что да. Можем ли мы пригласить его на обед в воскресенье, Grandmere? Можем?

– Я еще никогда никого не прогоняла от своего стола, но не рассчитывай пойти на танцы. Я знаю семью Тейт и не хочу видеть, как тебе причинят боль.

– О, этого не будет, – затараторила я, почти прыгая на стуле от возбуждения. – Значит, Поль может прийти на обед?

– Я же сказала, что не вышвырну его.

– О Grandmere, спасибо! – Я порывисто обняла бабушку. Она покачала головой.

– Если мы будем продолжать в том же духе, то нам придется работать всю ночь, Руби, – заявила она, но поцеловала меня в щеку. – Моя маленькая Руби, моя милая девочка так быстро вырастает в женщину, что мне лучше быть начеку.

Мы обнялись еще раз и начали работать; мои руки двигались с новой энергией, а сердце было наполнено новой радостью, несмотря на зловещее предостережение моей Grandmere.

Глава 2

«Ландри вход воспрещен»

Букет чудесных ароматов из кухни просочился в мою комнату, заставив меня открыть глаза и вызвав ворчание в желудке от предвкушения завтрака. Я могла уловить запах крепкого кайенского черного кофе, который варился в перколяторе,[11] и густого супа гамбо из смеси шримса и кур, который бабушка Катрин готовила в черных чугунных горшках для продажи с нашего придорожного прилавка. Я села и втянула носом соблазнительный запах.

Солнце прокладывало свой путь сквозь листву кипарисов и платанов, растущих вокруг дома, и пробивалось через ткань на окне, разливая теплое яркое сияние по моей маленькой спальне, в которой было достаточно места только для окрашенной белой краской кровати, небольшой тумбочки под лампу у изголовья и огромного сундука для одежды. Хор рисовых трупиалов[12] начал свою обычную симфонию, чирикая и распевая, приглашая меня присоединиться к ним в праздновании нового дня. Пора было вставать, умываться и одеваться.

Как бы я ни старалась, я никогда не могла проснуться раньше бабушки и раньше нее попасть на кухню. Мне редко удавалось удивить ее свежесваренным кофе, горячим печеньем и яичницей. Бабушка обычно вставала с первыми лучами солнца и постепенно отодвигала покрывало темноты; она двигалась по дому так тихо и мягко, что я не слышала ее шагов в коридоре или по лестнице, которая обычно громко скрипела, когда по ней спускалась я. По утрам в воскресные дни бабушка Катрин вставала особенно рано, чтобы подготовить все для придорожного прилавка.

Я поспешила вниз к ней.

– Почему ты меня не разбудила? – спросила я.

– Если бы ты сама не проснулась, Руби, я бы разбудила тебя, когда надо, – привычно ответила она. Но я знала, что бабушка скорее бы сделала лишнюю работу, чем извлекла меня из объятий сна.

– Я сверну новые одеяла, приготовлю для прилавка, – предложила я.

– Вначале позавтракай. У нас достаточно времени, чтобы вынести товар. Ты же знаешь, туристы появятся еще не скоро. Если кто и встает рано, так это рыбаки, но их не интересует то, что мы продаем. Иди садись, – скомандовала бабушка Катрин.

В кухне стояли простой стол, сделанный из таких же широких кипарисовых досок, что и дом, и стулья с точеными ножками. И еще дубовый шкафчик, которым особенно гордилась бабушка. Шкафчик сделал ее отец. Вся остальная мебель в доме была обыкновенной и не отличалась от обстановки любой кайенской семьи, живущей на протоке.

– Мистер Родригес сегодня утром принес вон ту корзину свежих яиц, – сказала бабушка, кивая в сторону корзины на подоконнике. – Очень любезно с его стороны подумать о нас в такое трудное для него время.

Бабушка никогда не ждала чего-то большего, чем простое «спасибо» за любые чудеса, которые совершала. Она не считала дар, которым обладала, своей собственностью и полагала, что он принадлежит всем кайенам. Она считала, что была послана на землю служить и помогать тем, кто был менее удачлив, и радость от возможности помочь другим была достаточным вознаграждением.

Бабушка поджарила мне пару яиц в дополнение к печенью.

– Не забудь выставить свои новые картины. Мне нравится та, где цапля выходит из воды, – улыбнулась она.

– Если она нравится тебе, мне не следует ее продавать. Лучше подарю ее тебе.

– Глупости, детка. Я хочу, чтобы все видели твои картины, особенно в Новом Орлеане, – заявила она. Бабушка говорила это уже не раз, и голос ее был всегда тверд.

– Почему? Почему Новый Орлеан имеет такое значение?

– Там дюжины художественных галерей и знаменитые художники, которые увидят твою работу и сделают твое имя таким известным, что все богатые креолы захотят иметь одну из твоих картин у себя в доме, – объяснила бабушка.

Я покачала головой. Это было непохоже на нее – желать, чтобы слава и известность пришли в наш скромный дом на протоке. Мы выставляли на продажу в выходные дни наши изделия, потому что это приносило нам необходимый доход, чтобы прожить, но я знала, что бабушка Катрин чувствовала себя неспокойно, когда появлялись все эти посторонние люди, хотя некоторым из них нравилась ее пища и они засыпали ее комплиментами. Было что-то еще, почему бабушка понуждала меня выставлять мои художественные работы, какая-то таинственная причина.

Картина, изображавшая цаплю, для меня тоже была особенной. Однажды в сумерки я стояла на берегу пруда за нашим домом, когда увидела этого большеноса, ночную цаплю, поднявшуюся так внезапно, что действительно показалось, будто она вышла из воды. Она расправила свои широкие темно-фиолетовые крылья и готова была взлететь над кипарисами. Я уловила что-то поэтическое и прекрасное в ее движениях и сгорала от нетерпения схватить этот момент в рисунке. Позже, когда бабушка Катрин увидела законченную картину, она на какое-то время потеряла дар речи. Ее глаза заблестели от слез, и она призналась мне, что моя мать предпочитала эту цаплю всем другим болотным птицам.

– Тогда тем более нам надо оставить эту картину себе, – сказала я.

Но бабушка не согласилась и заявила:

– Лучше, чтобы ее увезли в Новый Орлеан.

Это было похоже на передачу некоего зашифрованного послания в виде моей работы кому-то в Новом Орлеане.

После завтрака я начала выносить подготовленные на продажу изделия и товары, а бабушка тем временем закончила приготовление roux. Это едва ли не самое первое блюдо, с которого молодая кайенская девушка начинает учиться готовить. Roux – это просто мука, которая поджаривается в растительном масле или животном жире до коричневого цвета ореха, но нельзя позволить ей пережариться до черноты. После этого в соус добавляются дары моря или куры, иногда мясо утки, гуся или цесарки, а иногда дичь с сосисками и устрицами, и на этой основе делается густой суп гамбо. Во время Великого поста бабушка делала зеленый гамбо на соусе roux только с овощами вместо мяса.