Вирджиния Эндрюс - Врата рая

— Но почему Тони должен возражать против этого?

— Может быть, в этом доме есть места, которые стали небезопасными… прогнившие полы или еще что-нибудь. Откуда мне знать? Он говорит мне только то, что он хочет. Это достаточно просто. Кто бы мог подумать, что вы поступите так? О Боже! — Она быстро свернула в мои комнаты.

— Я спрошу его, когда он придет.

— Даже не вздумайте упоминать об этом. Может быть, он не узнает и все обойдется.

Она остановилась около моей кровати и отступила назад, продолжая смотреть на меня и качая головой.

— Кто-нибудь еще живет здесь, не правда ли? Кто это?

— Кто-нибудь еще?

— Ну, кроме Тони и прислуги и нас с вами. Той комнатой, похоже, пользуются.

— Я больше никого не видела. Вы начинаете воображать какие-то вещи, выдумывать какие-то истории. Мистер Таттертон придет в бешенство. Не говорите об этом больше ни слова, — предупредила она. Ее глаза стали узкими и холодными. — Если у меня будут неприятности из-за этого… пострадаем мы обе, — добавила она тоном, в котором явно слышалась угроза. — Я не собираюсь терять эту работу из-за того, что какая-то искалеченная девчонка нарушает правила.

Искалеченная девчонка! Никто никогда не вешал на меня такого ярлыка. Гнев переполнил меня и вылился слезами, хлынувшими из моих глаз. То, как она произнесла слово «искалеченная», прозвучало как унижение человеческого достоинства.

Я не была искалеченной девчонкой!

— Я звала вас, — твердо заявила я. — Я хотела есть, но никто ко мне не подошел. Даже уже сев в коляску, я снова звала вас.

— Я отлучилась, повторяю, всего на несколько минут. И уже возвращалась назад. Вам надо быть более терпеливой.

— Терпеливой! — воскликнула я.

На этот раз, когда наши взгляды встретились, я не отвела своих глаз. Бунт разгорался во мне, как большой пожар, и я гневно уставилась на сестру. Она попятилась, словно получив пощечину. Ее лицо стало ужасным, рот открывался и закрывался, как бы подыскивая слова, глаза то расширялись, то суживались. На висках через ее тонкую чешуйчатую кожу проступили похожие на паутину вены. Она придвинулась ко мне на несколько шагов.

— Да, терпеливой, — повторила миссис Бродфилд презрительно. — Вы испорчены вашим воспитанием. У меня были и раньше пациенты вроде вас — богатые молодые девчонки, которые были избалованы и получали все, что хотели, и всегда, когда бы ни пожелали. Они не знают, что это такое — жертвовать и бороться, испытывать нужду, переносить боль и страдания. Вот что я вам скажу, — продолжала она с лицом, искаженным злобной улыбкой. — Богатые, избалованные, испорченные люди — слабые люди, у них нет сил бороться с бедой, когда она сваливается на них, и они становятся искалеченными… Они — инвалиды, попавшие в ловушку из-за своего богатства и роскоши, настоящие глупые пустышки. — Сестра соединила руки и стала отчаянно их растирать, как обычно делают озябшие на холодном воздухе люди. — Это глина, из которой можно что-то слепить, а сами они уже не могут сделать из себя ничего. Да, они еще нежные и хорошенькие, но в то же время похожи… — Она посмотрела на комод. — Похожи на шелковое белье, которое приятно потрогать и поносить, а потом отбросить в сторону.

— Я не такая. Не такая! — закричала я.

На этот раз она улыбнулась так, словно говорила с круглым идиотом.

— Вы не такая?! Почему же тогда вы не выполняете моих указаний и не делаете того, о чем я говорю, и тогда, когда я считаю нужным, вместо того чтобы перечить мне на каждом шагу?

— Я делаю это. Я только… — Слова застряли у меня в горле. Мне показалось, что я сейчас задохнусь.

— Да?

— Мне так одиноко. Я потеряла своих родителей, я потеряла своих друзей, я… я…

Она кивнула головой, поощряя меня сказать это. Но я не хотела этого говорить и не могла.

— Изувечена?

— НЕТ!

— Да, вы изувечены! И если не будете слушать то, что я вам говорю, останетесь изувеченной. Этого вы хотите?

— Вы не Бог! — огрызнулась я, не в силах побороть охватившее меня отчаяние.

— Нет. Я никогда и не говорила, что я Бог. — Ее спокойный, деловой тон еще больше разъярил меня. — Но я опытная сестра, специально обученная, чтобы лечить людей вроде вас. Однако что толку в этом обучении, если пациент упрям и избалован и отказывается выполнять указания? Вы думаете, что я жестока? Может быть, это так и выглядит, но на самом деле это не так. Я жестока только для того, чтобы сделать добро. Вы не прислушивались к тому, что я говорила вам… богатые избалованные девочки, такие, как вы, слабые, у них не хватает твердости, когда им приходится сталкиваться с трудностями. Вы должны проявить упорство, примириться со своим одиночеством, образовать вокруг себя что-то вроде коры… затянуть свои раны, с тем чтобы вы могли бороться, иначе останетесь слабой и та уродливая сила, которая сделала вас инвалидом, не выпустит вас из своих рук. Вы что, хотите этого?

Мое сердце колотилось, как безумное, потому что ее слова звучали так правдиво. Я была загнана в ловушку не моими телесными проблемами, а ее словами.

— Я же объяснила вам, — ответила я, опустив голову и признав свое поражение, — я хотела есть и чувствовала себя брошенной. Я никого не слышала, и никто не откликался на мой зов… ни Тони, ни Дрейк, ни вы.

— Хорошо, я спущусь вниз и посмотрю, готова ли ваша еда.

— Если Дрейк все еще здесь, пришлите его ко мне.

— Его нет. Он вернулся в Бостон.

— Где тогда Тони?

— Я не знаю. У меня и без того хватает неприятностей смотреть за вами одной, — проворчала сестра и вышла.

Какое-то время я сидела, устремив свой взор в пустое пространство, минуту назад заполненное ее холодным присутствием. Миссис Бродфилд могла быть хорошей, даже отличной сестрой, но она мне не нравилась. Несмотря на все то, что Тони сделал для меня, — доктора, механика, персональный уход, — я хотела иметь возможность уехать отсюда. Может быть, права была моя тетя Фанни, может, было бы лучше выздоравливать среди людей, которых я любила и которые любили меня.

Я должна признать, что сильно обрадовалась шансу приехать в Фарти не только потому, что я всегда тайно желала побывать здесь. Была и другая причина, по которой Дрейк не горел желанием, как он сказал, возвращаться в Хасбрук-хаус и в Уиннерроу. У меня тоже не хватало мужества возвратиться туда и увидеть комнату моих родителей, их одежду и вещи, просыпаться там каждое утро, ожидая услышать шаги папы и его ласковое: «Доброе утро, принцесса». Я знала, что постоянно поглядывала бы наверх в надежде, что мама спустится вниз поговорить со мной о том о сем.