Безжалостные парни (ЛП) - Станич К.М.

Не прошло и пяти часов, как я уже в Нью-Йорке с сумками и улыбаюсь, заметив в толпе медовые волосы Черча.

— Как прошёл полет? — спрашивает он, приказывая водителю забрать мой багаж. Мне всё ещё неудобно, когда другие люди что-то делают за меня, но я не устраиваю истерик по этому поводу. — Я бы отправил тебя на нашем частном самолёте, но у этого было выбрано лучшее время. Надеюсь, ты не возражаешь?

— Ты шутишь, да? Я летела первым долбаным классом. Как я вообще могу расстраиваться из-за этого?

— Ну, как только ты увидишь, как выглядит наш самолёт, первый класс покажется тебе помойкой. — Я закатываю глаза, когда Черч берёт меня за руку и ведёт к машине. Чего я не ожидала увидеть, так это пустой лимузин. Почему-то я представляла, что остальные члены Студенческого совета тоже будут здесь и будут ждать. — Ни у кого из остальных не получилось, — объясняет Черч, читая мысли на моём лице. Понимаете, что я имею в виду? Эти маленькие недосказанности. — Сегодня вечером будем только мы с тобой. Что скажешь, Шарлотта Карсон?

— Ты сказал, что я буду в платье, — начинаю я, когда мы забираемся на заднее сиденье машины, и водитель закрывает за нами дверь. — Но я тут подумала. Если там действительно будут студенты из Академии Адамсон, то мне нужно оставаться инкогнито, не так ли? Я должна одеваться как мальчик.

— Ты надела платье на вечеринку в честь Дня Святого Валентина? Никто, кроме Рейнджера, казалось, не смог сложить два и два, что уродливый Чак Микропенис был такой дерзкой красавицей, как Шарлотта Карсон.

Я прищуриваюсь, глядя на него, на его длинную фигуру, свернувшуюся в углу, ноги скрещены, руки покоятся на коленях. Он изучает меня янтарным взглядом, и я сопротивляюсь желанию съёжиться. В тот день мы кое-что пережили в лесу, между тем, когда Рейнджер чуть не утонул, и искусственной смертью Спенсера. Это изменило динамику отношений между нами, от хулигана и жертвы к… чему-то другому. Друзьям, я думаю.

«И кто бы мог подумать, что, в конце концов, мы обручимся. Повезло мне!»

— Тогда на меня никто не смотрел. Если ты войдёшь туда вальсирующим шагом и объявишь меня своей невестой, люди будут смотреть. Они будут внимательно изучать меня, и все поймут.

— Две вещи, — говорит Черч, вытаскивая кольцо из кармана и снова протягивая его мне. Моё сердце странно трепещет в груди, как это было, когда Рейнджер дал мне коробочку с брошью. Только на этот раз это и вправду обручальное кольцо. Раньше я отказывалась брать его, в основном потому, что оно стоит кучу денег, и я была чертовски уверена, что в конечном итоге потеряю его. — Во-первых, мы объявим тебя Шарлоттой, двоюродной сестрой Чака, точно так же, как ты сделала это со Спенсером на той вечеринке. И во-вторых, мы не должны никому рассказывать о нашей помолвке, кроме моих родителей. Они знают всё о тебе и Адамсоне, и о секрете, который они должны хранить. — Он на мгновение замолкает и потирает подбородок. — Хотя мои сёстры чертовски ужасные сплетницы…

Я открываю крышку коробочки и смотрю на кольцо. Это простой, но элегантный бриллиант огранки Ашер ярко-розового цвета в платиновой оправе. Оно мне подходит, это точно. Например, если бы я действительно выходила замуж, мне бы хотелось такое.

— Можно мне? — спрашивает Черч через мгновение, и я поднимаю на него взгляд, сердце бешено колотится. Он перегибается через сиденье и достаёт драгоценность из маленькой бархатной коробочки, откладывая её в сторону, прежде чем его длинные, элегантные пальцы обхватывают мои. Он не отрывает взгляда, надевая кольцо мне на палец. — Когда мы доберёмся до дома, просто хорошо сыграй роль по уши влюблённой девушки. Мои родители заметят, если мы оступимся.

— Почему все говорят о них так, будто они такие чертовски страшные? — спрашиваю я, и Черч отворачивается. Я помню, что он сказал о том, что его сестры не состоят с ним в кровном родстве, почему это имеет значение и как это повлияло на его мрачное настроение в тот день, хотела бы я знать.

— Ты поймёшь, — шепчет Черч, хватая меня за руку и утягивая к себе на колени. Я так удивлена этим поступком, что в итоге сижу совершенно ошеломлённая. — Нам следует попрактиковаться, просто на всякий случай.

— Попрактиковаться в чём? — спрашиваю я, и он улыбается, на его лице появляется тьма. Однако в этой тьме есть какой-то жар, которого я никогда раньше не видела.

— В этом.

Черч поворачивает моё лицо к себе своими изящными пальцами, а затем целует. Шок от этого замораживает меня на месте, в то время как интенсивность действия превращает меня в лужицу. Его язык скользит по моему рту, умело захватывая меня в свои сети, втягивая в себя, даже когда я пытаюсь сопротивляться. Он сдержан, но за этим фасадом горит огонь, который, кажется, в любой момент может разрушить эту осторожную напряжённость.

Я отстраняюсь, поворачивая голову и поднимая руку, чтобы прикрыть рот. Каждое место, к которому он прикасается, вызывает у меня покалывание, и мне внезапно нужна дистанция. Забравшись обратно на своё сиденье, я увеличиваю расстояние между нами на оставшуюся часть двухчасовой поездки.

Черч почти не разговаривает, просто смотрит в окно с каким-то отрешённым выражением на лице. Я пользуюсь возможностью проверить телефон, отправляю сообщение папе, чтобы сообщить ему, что остаюсь у Моники — полная грёбаная ложь, очевидно, но что ещё я могу сделать? Есть несколько сообщений от других парней, в том числе одно от Рейнджера, в котором просто говорится: «Извини». Я фыркаю, и Черч бросает взгляд в мою сторону.

— Рейнджер извиняется передо мной; я просто не могу понять, за что именно.

— Он выплеснул на тебя всю ту страсть, которую держал взаперти. Он думает, что отпугнул тебя. — Черч на мгновение замолкает. — Неужели правда?

— Нет, конечно, нет. — Я кладу телефон обратно на колени и смотрю на него, стараясь не слишком задумываться о возможности того, что Черч… ну знаете, что я ему нравлюсь. Это сказали близнецы, это сказал Спенсер. Это может быть правдой. С другой стороны, он с такой же вероятностью может быть «Адамом» из записок, верно?

Машина подъезжает к этому неброскому, но элегантному белому пляжному дворцу.

Мы приземлились в Нью-Йорке, но сейчас мы определённо за тридевять земель от него. Солнце сияет в ясном голубом небе, отражаясь от пологих гребней океана. Территория ухожена, но не так, как в доме матери Рейнджера в Лос-Анджелесе. Здесь всё более естественно: вьющиеся растения, вплетённые в каркас веранды, букеты цветов, едва помещающиеся в отведённые им ящики.

— Кстати, мы сейчас в Хэмптонсе, — говорит Черч и открывает дверь. Он едва успевает встать, как пожилая блондинка обхватывает его лицо руками.

— Мой малыш, — говорит она, целуя его в обе щеки и оставляя мазки помады телесного цвета. Она отступает назад, не отрывая взгляда от его лица и изучая его. Женщина довольно хорошенькая, и будто выглядит слишком молодо, чтобы быть его матерью, всё-таки он самый младший из шести, верно?

Или… он сказал, что его сёстры не были кровными родственницами, так что именно это значит?

— Мама, — говорит он, а затем протягивает мне руку, чтобы я взяла её. Я переплетаю свои пальцы с его и позволяю ему помочь мне выбраться с заднего сиденья на солнечный свет. Голубые глаза женщины загораются, и она дарит мне самую тёплую улыбку, которую я, возможно, когда-либо получала в жизни. Выражение её лица… это напоминает мне Черча, одну из тех широких, жизнерадостных улыбок, которые он имитирует, но не всегда ощущает.

Теперь это обретает больше смысла; он научился этому у мамы.

— Ты ещё красивее, чем на фотографиях, — говорит она, и когда я протягиваю ей руку для рукопожатия, она вместо этого хватает меня и крепко прижимает к себе, выбивая из меня дух. Но это такое приятное, искреннее объятие, что я едва ли могу жаловаться.

— Приятно с вами познакомиться, — удаётся мне выдавить из себя, когда она чуть отстраняет меня назад, чтобы осмотреть. Пока я щеголяю в своих старых спортивных штанах школы Санта-Круз и простой серой майке, купленной во время полёта на самолёте, миссис Монтегю одета в белый брючный костюм с розовой блузкой под жакетом. — Мы всегда говорили о важности поиска той единственной, с кем будет Черч, не так ли, милый?