Право на одиночество (СИ) - Шнайдер Анна

Я отвела глаза. Почему-то мне было неприятно это слышать… Я всегда относилась к Михаилу Юрьевичу как к отцу, другу и наставнику, и узнать, что он любил меня по-другому, было не слишком весело.

– Зачем? – горько спросила я. – Зачем мне это знать? Что это изменит…

Рашидов поднял руку и прикоснулся к моей щеке, заставив посмотреть себе в глаза.

– Миша хотел быть честным с тобой. Он полагал, что полгода тебе хватит, чтобы смириться с его смертью. Он хотел, чтобы ты знала о его чувствах и научилась жить с этим знанием. Если ты сейчас думаешь, что его любовь была бреднями пожилого человека, то я очень в тебе разочаруюсь…

– Я ничего подобного не думаю! – возразила я гневно.

– Хорошо, потому что Миша действительно очень сильно тебя любил. Я… Наташа, я знаю о тебе всё. Он рассказывал. Ты была его любимой темой разговоров со мной. Извини.

Я опустила голову. Так вот откуда ему известно о моих родителях… И, надо полагать, не только о них.

– Не грусти, – тихо сказал Рашидов, сжимая мои пальцы. – Эти пять лет он был очень счастлив.

– Если бы Михаил Юрьевич рассказал мне… – я вздохнула, – я бы ответила на его чувства… Чтобы скрасить последние годы его жизни…

– Именно поэтому он и не рассказывал.

Я подняла глаза на улыбающегося Рашидова. Сейчас он был совсем не похож на того холодного человека, каким я его помнила все эти годы… Так же, как образ Ломова, моего учителя, никак не вязался с чувствами, которые он ко мне, как оказалось, испытывал.

Как странно меняются люди со временем. Пять лет назад я была наивным глупым ребёнком, девчонкой, которая ещё ничего не видела в жизни. Кроме, пожалуй, искренней и настоящей любви своих родителей, что тоже, конечно, стоит немало. И, встретив тогда Рашидова, я столкнулась в нем с тем, что было мне непонятно, – с силой, жёсткостью, властностью, холодностью… И испугалась до дрожи в коленках. А теперь, сидя перед ним, спустя эти страшные для меня годы, я видела совсем другого человека. Да и сама была совсем другой.

Та маленькая Наташа испугалась бы не только самого Рашидова, но и рассказа о чувствах Михаила Юрьевича. Сегодняшняя Наташа… смирилась. Теперь уже нечего исправлять, не к кому идти и просить прощения за свою недогадливость. Да и нужно ли это было Ломову? Думаю, что нет, иначе он не смог бы так долго держать в себе свою тайну. А я прекрасно знала, какую силу может давать любовь. Даже безответная.

И особенно я могла себе представить, какую силу умирающему Михаилу Юрьевичу давала любовь к юной девушке, разделяющей его мысли, интересы, стремления… Я ведь понимала его так же хорошо, как саму себя. Я ловила тогда каждое его слово, да и до сих пор часто вспоминала советы Ломова, представляла себе, что он мог бы подумать, сделать или сказать.

Но теперь… какой смысл думать что-то плохое о человеке, который сделал для меня всё, и даже больше? Какой смысл анализировать прежние поступки Михаила Юрьевича через призму новых знаний о его чувствах? Это нечестно и недостойно по отношению к нему.

В моих воспоминаниях Михаил Юрьевич навсегда останется тем, кем он был для меня – другом и наставником.

– Мне жаль, что я не могу с ним поговорить, – сказала я тихо. – Мне бы очень этого хотелось…

– Ты можешь поговорить со мной, – ответил Рашидов так же тихо. Что-то странное было в его глазах… Какое-то ожидание и надежда, безумная надежда, словно он… чего-то ждёт.

– Зачем? – вдруг выдохнула я, не успев даже осмыслить то, что собираюсь спросить. – Зачем вы тогда так… со мной? Зачем вы меня так напугали? И когда вы ворвались к Михаилу Юрьевичу… я бы в жизни не догадалась, что вы его лучший друг, таким жестоким и холодным вы были! Как такое возможно? Я не понимаю…

Рашидов вздохнул.

– Ты и не сможешь понять, ты ведь ничего не знаешь. Если у тебя есть ещё немного времени… я мог бы объяснить.

Я просто кивнула. Что-то в этой истории показалось мне странным. Не вёл себя Рашидов при первой нашей встрече как лучший друг Ломова, мне вообще тогда показалось, что он главному редактору пришёл шею свернуть.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Ты, наверное, помнишь, как всполошился Миша, когда я вошёл в кабинет? Наверное, ты до сих пор думаешь, что он испугался меня? Всё было несколько иначе, Наташа… Дело в том, что в то лето, пять лет назад, умерла моя жена. Не делай такие удивлённые глаза… Ты очень похожа на неё. Нет, конечно, не копия, но что-то делает тебя настолько похожей на мою Машу, что это практически невероятно. И в тот момент, когда я ворвался в кабинет, Миша беспокоился прежде всего обо мне и моём рассудке. В то лето я чуть не свихнулся. Понимаешь, я очень любил Машу, – Рашидов улыбнулся, и мне на миг показалось, что передо мной сейчас сидит мой ровесник. – Она была удивительной. Я могу рассказывать о Маше бесконечно, но не буду утомлять тебя…

– Вы меня не утомляете, – быстро сказала я. – Расскажите мне о вашей жене.

– В другой раз, – ответил он мягко. – Время уже позднее, а я так и не объяснил тебе всего… Увидев тебя, Наташа, я чуть не свихнулся на месте. Я не знаю, как описать тебе то, что тогда почувствовал. Я ведь был в отчаянии, мне жить не хотелось, и тут вдруг – молодая девушка, похожая на Машу, сидит рядом… И отчаянно меня боится. Это было очень забавно. Прости, я тогда был не способен анализировать чувства других людей, меня никто не интересовал, кроме себя самого. И в тот вечер я подъехал к твоему дому, чтобы увидеть тебя ещё раз. И вдруг как обезумел. Твоя походка, профиль, даже то, как ты придерживала правой рукой сумку при ходьбе – настолько сильно напомнили мне Машу, что я перестал себя контролировать. Никто, даже самый хороший психолог, никогда не сможет предсказать, как поведёт себя человек в стрессовой ситуации, оказавшись один на один со своими мрачными мыслями, со своим отчаянием и одиночеством. Если бы я знал, что отреагирую именно так…

Он замолчал, закрыл глаза и вдруг выпалил:

– Как бы ты ни думала обо мне, я хочу, чтобы ты знала правду. Если бы не тот твой вопрос «зачем?», я бы изнасиловал тебя. Возможно, потом я бы пожалел, но… В тот момент желание обладать женщиной, так похожей на Машу, было очень сильным.

Рашидов замолчал. Он отвернулся, и по его позе и сведённым скулам я поняла, насколько ему плохо и стыдно.

Способность жалеть о поступке, которого ты так и не совершил, дана не каждому человеку.

– А сейчас? – тихо спросила я. – Что вы чувствуете ко мне сейчас?

В глубине души я боялась его ответа. Боялась, что сейчас Рашидов скажет, как Антон, что по-прежнему хочет меня, и мне придётся срочно что-то придумывать…

– Прошло пять лет, Наташа, – ответил он, подняв глаза. – Конечно, ты очень красивая девушка, но, глядя на тебя, я больше не вижу Машу. Нет, это не значит, что ты перестала быть похожей на неё… Просто… как это объяснить… Ты – это в первую очередь ты, и я очень хорошо знаю тебя по рассказам Михаила. И теперь вижу твою личность, а не сходство с моей женой.

Я улыбнулась и вздохнула с облегчением. Но не успела я порадоваться осознанию того, что никто не собирается меня сегодня пугать и раздевать, как Рашидов вдруг придвинулся чуть ближе и, прикоснувшись ладонью к моей щеке, спросил:

– Ты сможешь простить меня? За тот вечер, за страх, который пережила по моей вине? Я понимаю, что виноват, и мне очень важно, чтобы ты простила меня.

Было удивительно видеть Рашидова таким, как сейчас – виноватым, с блестящими тревожными глазами. А ладонь у него была слегка шершавой, но неприятным это прикосновение мне не казалось. Наоборот… его ладонь почему-то пахла чем-то, напоминавшим мне аромат скошенной травы и летнего солнца.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

– Я прощаю вас, – сказала я. Рашидов ответил мне радостной улыбкой.

– Он знал… Миша знал, что ты простишь. Я в тот же день рассказал ему о том, что случилось в машине. Он меня чуть не прибил. И под шумок содрал с меня обещание, что я к тебе не приближусь до самой его смерти. А уж перед смертью Миша накинул ещё полгода, чтобы ты успела свыкнуться и пережить… Знаешь, Наташа, ты очень похожа на него. Сейчас, когда я разговариваю с тобой, меня не оставляет чувство, будто это я с ним говорю.