Светлана Алюшина - Счастье среднего возраста

— Прятаться не придется. Он не поведал ни о Митрохине, ни о вас никому. Сдать идею, бумаги и химика — это заранее нарисовать себе смертный приговор. Кому нужен посредник, когда можно обойтись без него?

— Почему Иван опекал меня, бегал со мной? Если речь идет о наркотиках, то это совсем не по вашему ведомству.

— Сначала мы не знали, имеет ли попытка твоего покушения отношение к нашему делу. Я помог, решив потом передать тебя под опеку милиции. Но, когда выяснилось, что ты нужна непосредственно нашему фигуранту, возникло несколько версий такого интереса. Основных версий было две: либо без твоего ведома, либо с твоего ведома какие-то суммы были оформлены и выведены из странны на твое имя и твои документы, либо это связанно с твоей профессией химика. Было еще несколько версий запасных. Мы сразу привлекли к работе коллег из наркоотдела, как только узнали, что ты химик. Они и проделали основную работу по Митрохину, нашли лабораторию. Ну, а я был рядом, тянул время, чтобы наши успели разобраться и тебя обезопасить. Мы же не просто так бегали, за нами все время шли наши ребята.

— У вашего заведения ко мне нет вопросов, планов, интересов, претензий?

— Нет, Александра Владимировна. Вам только надо будет подписать показания.

— А что будет с Лилей?

— Это уже третий вопрос. Ваша подруга будет продолжать свою интересную жизнь. Нет состава преступления, доказать, что она намеренно вас сдала, взяв деньги, возможно, но маловероятно. Ну, и последнее. — Он нажал кнопку на селекторе и приказал: — Введите.

Кабинетная дверь неслышно отворилась, пропуская мужчину. Лет за пятьдесят, лысого, а что не облысело, было сострижено под ноль, сухонького, подтянутого.

— Знакомьтесь, это Михаил Львович Куреев.

— И-издрасте! — не удержалась Сашка.

Вообще-то она устала. И рука болела все сильнее и сильнее, заканчивалось действие обезболивающих. И хотела домой. И все это ей уже надоело, и глубоко пофиг был этот Михаил Львович со всеми своими злодейскими планами обогащения.

— Проходите, Куреев, присаживайтесь! — вроде как пригласил, приказал на самом деле Бур, указав на ряд стульев, стоящих у стены. — Имеете возможность пообщаться с Александрой Владимировной, так вас интересующей.

Санька ни с кем уже общаться не хотела и, оценив настырного «поклонника», мечтала поскорее отсюда убраться.

— Скажите, — проявил любопытство «поклонник», — записи, дневники академика Кохнера у вас?

— Нет никаких дневников. И никогда не было, вас обманули, — устало ответила она.

— Я сам видел формулы, данные! Есть экспертные оценки!

— Это удачно состряпанная липа. Оська это умел. Решил, видимо, на старости лет пристроиться по специальности.

— Это невозможно! Он был умен, хитер и не стал бы играть с такими людьми!

— Да? И где он сейчас? — напомнила Сашка. — Насколько я понимаю, и с вами оказалось опасно играть и сотрудничать. Думаю, говорить нам больше не о чем. Вам вон товарищи объяснят. А я устала, знаете ли, бегала много последние дни, да по лицу наподдавали вашими стараниями, подстрелили вот.

Лев Петрович встал из-за стола, подошел к Сашке, взяв за ручку. Пожал.

— До свидания, Александра.

— До свидания, Лев Петрович.

Светский раут, обхохочешься!

Иван подхватил ее под руку и повел, повел куда-то — коридорами, лестницами, дверьми. И усадил на переднее пассажирское место своего джипа.

— Иван, — устало спросила Сашка, — а моя машина жива вообще? Ты в курсе?

— Жива, стоит у тебя перед подъездом, ребята перегнали.

— Как? А ключи, документы? — шебутнула Сашка и сообразила: — Ах да!

— Вот именно!

Она отвернулась от него, смотрела в окно на летящие мимо улицы, теряющие четкость очертаний в снисходящих сумерках.

А сколько вообще времени? И какой сегодня день?

— Устала? — заботливо поинтересовался Иван. — Рука болит?

Она не ответила и голову не повернула. «Романтические» бега по пересеченной московской и прилегающей к ней местности закончились — чего уж теперь.

— Саш, а ведь ты что-то у Бура недоговорила. Что?

Бура она, может, и могла обмануть — он ее не знал, не чувствовал так, как Иван, не мог уловить нюансов ее поведения. А он мог.

— Ты сразу поняла, что нужна как химик? Об этом молчала, когда я просил рассказать?

Саша не повернулась к нему, не отрываясь от созерцания летящего за окном городского пейзажа, вздохнула.

— Да. Я проанализировала все варианты и решила, что этот самый вероятный.

— Ну и что? Я подозревал это с самого начала, ну, промолчала, ну, не доверяла мне, чтобы поделиться сомнениями? Ну и что? Это единственное, о чем ты умолчала?

Сашка не снизошла до ответа.

— Что, дневники, записи существуют? — продолжил допрос Иван, заводясь понемногу. — Или существовали?

Снизошла. Но молча, покачала головой.

— Тогда что? Кохнер все-таки синтезировал этот гребаный наркотик?! — разозлился Иван уже всерьез и повысил голос.

Вот что сидит тут, дуется, молчит?! Ему от нее тоже досталось по самое «не хочу»! Вытерпеть ее язвительность, уничижительные тона — еще то удовольствие! Молчит она, видите ли!

— Нет, — устало и без интереса к разговору ответила она, — его синтезировала я.

— Что-о?!

Завизжав тормозами, гуровский джип вильнул к тротуару и встал, вызвав истерические сигналы возмущенных водителей машин, едущих сзади.

— И что ты так возбудился удивлением? — ожила Сашка, придя в бойцовское состояние.

— Ты хоть понимаешь, что это значит?! — громыхал Иван возмущением.

— И что? — поинтересовалась она холодно.

— Кто об этом знает? — жестко, с металлом в голосе допрашивал Иван.

— Я, теперь вот ты.

— Кто еще?

— Никто, — огрызнулась Сашка. — Знал только Герман Александрович, но он умер!

— Он мог кому-то сказать?

— Исключено! Что ты орешь на меня?! — проорала в ответ она.

— Я не ору! Я спрашиваю! — орал-таки Иван. Полез в карман, достал сигареты, раздраженными движениями открыл окно и прикурил.

— Рука болит? — спросил неожиданно.

— Болит! У меня уже все болит! — пожаловалась Сашка.

Он выбросил сигарету щелчком, не докурив и до половины, завел машину и не спеша двинулся вперед, вливаясь в поток.

— Те листы, что ты просматривала, твои? — Уже спокойнее, без крика, но напряженно.

— Мои.

— Как они могли попасть к Митрохину?

— Если я правильно поняла, самих листов у него не было, только фотографии?

— Да. Где и как он мог их переснять?

— Только один вариант — в кабинете Германа Александровича.