И солнце взойдет. Он - Варвара Оськина

подходил и, слава богу, за руки не хватал. Рене видела его напряжённое лицо, чувствовала исходившую смутную тревогу, но лишь отворачивалась и с нарочитым усердием принималась показывать любопытным студентам особенности вскрытия. Не думать. Не чувствовать. Не откликаться на мысленный зов, который наверняка ей почудился. Перед глазами стоял выброшенный торт, а в спину упирался выжидающий взгляд. Злость и обида прошли. Растворились в череде тел, а потом вовсе утекли в водосток, и лишь иногда напоминали о себе шорохом накрывавшей покойников ткани.

Рене не хотела даже гадать, что мог искать здесь глава хирургии. Однако из болтовни разговорчивых стажёров ей стало ясно одно – ночью халатность бригады Дюссо создала целый ворох проблем для отделения. А значит, проблемы для Ланга. И всё же она не обернулась, когда услышала негромкое:

– Рене… Мы можем поговорить?

Нет, она не могла. Её ждал десяток изувеченных трупов, так что никаких душещипательных разговоров. В конце концов, не он сам отправил её сюда. Поэтому Рене с трудом, но молча перетащила на специальную каталку мёртвое тело, поправила белое полотно и направилась в холодильник. Когда она вернулась обратно, Ланг уже ушёл.

Последнее вскрытие Рене закончила ближе к полуночи. Спать хотелось безумно, а телефон разрядился ещё где-то в полдень, оборвав разговор с дедушкой на полуслове. Так что оставалось только надеяться, что всеведущая Роузи прознала про «вечеринку» в морге и не ждала сегодня вечером в клубе. Они собирались отпраздновать её день рождения, но, видимо, теперь в другой раз. Подумаешь… Ничего страшного. У них впереди целых полгода.

Устало усевшись на скамейку в пахнущей свежей краской и пустой из-за ремонта раздевалке, Рене стянула с себя стетоскоп и невидяще уставилась на витую чёрную«L». Подарок дедушки прошлый день рождения. Вишнёвого цвета трубка, несколько сменных насадок и ещё целый ворох дополнительных вещей, которые вряд ли ей когда-нибудь пригодятся. Максимильен Роше всегда дарил что-то полезное – одних только пуантов в своё время хватило бы выложить радугу. А родители… Рене усмехнулась, но затем покачала головой. Забавно, она даже забыла, как звучали их голоса. За десять лет вне дома те стёрлись из памяти, как размылись бы лица, не падай то и дело взгляд на детские фотографии. Иногда Рене казалось, что она вообще всё придумала. Женеву, маму с неизменным пучком, отца с морщинкой между бровей, их квартиру в центре старого города. Но шрам каждый раз ставил точку в таких рассуждениях. Было. Всё действительно было. И проклятая Женева, и балетная школа, и даже квартира. Только вот родители всегда оставались чем-то мутным, неясным. Сколько Рене себя помнила, они всегда были где-то, но только не с ней.

Неожиданно свет в раздевалке мигнул и погас, а шрам мгновенно вспыхнул полосой боли. Удивлённо подняв голову, Рене оглянулась в сторону приоткрытой двери, за которой виднелся заставленный шкафами и старыми аппаратами коридор, и вдруг увидела, что та закрывалась. Словно шутя, потёртая деревяшка скрипнула петлями, и Рене не понимала сама, почему, коротко вскрикнув, бросилась вперёд, чтобы не дать захлопнуться двери. Но полоска света становилась всё уже, а уставшие ноги никак не хотели бежать быстрее и спотыкались о попадавшиеся на пути скамьи. В мозгу стучала одна мысль – успеть! Добежать прежде, чем закроется дверь и случится что-то плохое. Рене не знала, почему так решила, просто почувствовала и едва не завыла.

– Нет! Нет-нет-нет! – закричала она, когда последняя полоска света исчезла, и стало совершенно темно. Заколотив по двери, Рене нащупала ручку, но та почему-то не поддалась. – Да господи! Откройте!

Ей никто не ответил. Только тихо щёлкнул замок, а затем с другой стороны послышался шум. И вот тогда Рене поняла, что это ловушка. Спланированная заранее провокация, как исписанный шкафчик и угрозы, как приставания Дюссо и миллион других мелочей, которые так хотелось оправдать случайностями. Боже, но за что? Она ничего им не сделала! Совсем ничего! Почему они с ней так поступили?! Рене со всей силы замолотила кулаками в равнодушную дверь, а сама не понимала, что выкрикнула вслух главный вопрос – за что? ЗА ЧТО! Руки уже болели, когда она в полной темноте по памяти метнулась к выключателю, только чтобы в отчаянии щёлкнуть бесполезной кнопкой. Ничего. Ни света. Ни выхода. И спасения тоже не будет.

От осознания полной беспомощности неожиданно стало так страшно, что Рене завизжала. Ударив по двери в последний раз, она ринулась в сторону душевых в надежде найти там окно, позвать хоть кого-нибудь. Так что ноги вновь спотыкались о тяжёлые скамьи и к утру наверняка покроются чудовищными синяками, но Рене не замечала. Всё, что её волновало, – невидимая дверь в конце длинного, уставленного шкафчиками помещения. Сердце колотилось в груди, словно безумное, распахнутые глаза вглядывались в черноту. И когда руки сомкнулись на прохладной ручке, Рене по-детски зажмурилась. Она надавила один раз, другой, подёргала в стороны и с тихим всхлипом сползла по стене на пол. Закрыто. Они заперли её в даже без шанса сходить в туалет! Одну! В окружении воспоминаний о такой же холодной и пустой темноте, за которой прятались её кошмары десятилетней давности. С отчаянным рыком поднявшись, Рене бросилась обратно. Но мозг сдавал. Без опоры на зрение он не видел границ, не чувствовал направления. Пару раз она больно налетела лбом на железные шкафы, оцарапалась о торчавшие петли, но ещё оставался шанс достучаться и докричаться хоть до кого-нибудь. Ведь это самое большое отделение, здесь всегда кто-то есть… да!

Только никто не приходил.

Рене не знала, сколько времени колотила в запертую дверь, когда всё же до неё добралась. Она орала, визжала, ревела, а потом прислонилась саднившей щекой к холодному кафелю, которым была облицована раздевалка, и медленно съехала вниз по стене. Колени больно стукнулись о бетонный пол, но Рене не заметила. У неё слишком давно не было панических атак, и теперь каждое ощущение казалось острее. Ощутимо подташнивало, содранное горло болело, а руки тряслись. Приоткрыв рот, Рене истерично пыталась вдохнуть враз ставший каменным воздух, но гортань сдавило, будто удавкой. Сердце уже не просто рвалось в ошалевшем ритме, оно готовилось проломить грудную клетку и взорваться сотней кровавых ошмётков.

На какой-то момент Рене показалось, что она сейчас либо умрёт, либо сойдёт с ума, и что к утру её найдут с размозжённым о стены черепом. Ведь только так она могла остановить сочившиеся в мозг галлюцинации. Рене мерещилось, будто её трогают те самые руки… будто на глазах снова повязка… будто в следующий миг ту наконец-то сорвут, и она увидит…