Виктория Беляева - Очень женская проза

Поезд, снижая скорость, вынырнул из туннеля. За окнами скользила наполненная огнями ночь, и вспомнилось, как они ездили ночным поездом в Питер, и тусклые лампы в купе делали ее еще красивее, нежнее, и сердце было готово разорваться от этой красоты. Они изнывали от близости чужих тел, им хотелось немедленно, сейчас же соединиться так, чтобы не расставаться больше никогда, и становилось больно от бесконечных и бесплодных поцелуев…

Лицо, пожалуй, чуть более округлое, чем помнилось. Но ведь – возраст, время…

Снова туннель. На миг гаснет свет и вспыхивает снова. И эта вспышка утверждает ее в роли той, молодой, тоненькой, любимой до спазмов в горле.

СТАНЦИЯ «ТЕКСТИЛЬЩИКИ».

Реплика запоздала, люди уже покинули вагон, и кто-то вошел, и хлопнули двери, и поэтому сразу же включается следующая: ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ… Последний перегон.

Она смотрела на него. Просто смотрела, не делая попыток заговорить. Видела, что он ошеломлен, встревожен, все еще не верит себе. С чего она взяла, что может не узнать? Все так просто – высокий лоб, темные глаза…

Хотелось встать, подойти ближе. Пусть он тоже встанет. Пусть молча ее обнимет. Мелькнула дурацкая мысль, куда бы деть сумку. У него тоже сумка… И еще будут мешать очки. Она так и не научилась целоваться в очках. Хотя при чем тут поцелуи?

Вот сейчас. Она только сделает еще несколько вдохов – и встанет. Раз, два… Нет, это не считается. Надо немного отдышаться. Что же это такое, как колотится сердце. Послушай, двадцать лет прошло, можно только ностальгически улыбнуться встрече с прошлым, нельзя пережить все заново, нельзя ничего исправить, зачем же так…

Он смотрел, сдерживая судорожные поползновения пальцев схватиться за ремень сумки. Он не мог понять, узнала ли она, пусть подаст хоть какой-то знак, пусть сделает движение навстречу, тогда он убедится, что не выдумал встречи в вагоне, что такое и впрямь случается раз в двадцать лет…

Он все еще не верит ни себе, ни ей. Почему он не может просто улыбнуться? Ей стало бы легче. Взять его за руку и не отпустить уже никогда…

…Прикоснуться губами к гладким волосам, к прозрачной коже на лбу. Услышать знакомый запах, который не смог измениться. Нельзя потерять ее снова…

У него на пальце кольцо. Семья. Ребенок. Может, не один. У него за плечами – двадцать лет другой жизни. За это время успело родиться, вырасти и найти друг друга целое поколение. Что она скажет, взяв его за руку?..

…На что он может надеяться? Да полно, помнит ли она все то, что до сих пор хранится в нем, – купе ночного поезда, поцелуи на площади Ногина, тюльпаны, сладкую муку первой, единственно настоящей любви?..

Простил ли он меня? Понял ли, какую страшную и глупую ошибку мы совершили?

…А если она просто отстранится безучастно? Если отделается спокойной и дружеской улыбкой, исключив все то мучительное и нежное, что я нафантазировал между нами?..

Если он до сих пор не смог ничего забыть, если до сих пор считает меня виновной?..

СТАНЦИЯ «КУЗЬМИНКИ».

Он резко встал. Она дрогнула, но осталась сидеть. Он вышел. Прошел по перрону. Плавные, неторопливые и настороженные движения. Как в замедленной съемке.

Он оглянулся. Смотрит странно-странно.

Вскочив, она бросается к выходу.

Он бежит назад, ей навстречу.

ОСТОРОЖНО, ДВЕРИ ЗАКРЫВАЮТСЯ!

Закрылись. Поезд тронулся.

Она смотрела, как он несколько секунд бежал за вагоном, потом отстал, и перрон остался позади, поезд погрузился в туннель. Она ехала, прижавшись лбом к заляпанному стеклу дверей, вспоминая о первой любви, о длинноногом пловце, впервые поцеловавшем ее в сырой и гулкой раздевалке бассейна.

Он остался на перроне, глядя, как исчезают в туннеле красные огни поезда. Поднялся наверх и пошел темной улицей, думая о том, как прекрасна была жизнь, наполненная любовью к хрупкой и юной женщине с синими – да, с абсолютно синими – глазами, сокурсницей по архитектурному, которая так трогательно приподнялась на цыпочки, первой потянувшись к нему губами в сумрачном углу институтской библиотеки. Его любимая никогда не была массажисткой. И он не умел плавать.