Лариса Кондрашова - Чужой муж

— Давай не будем пороть горячку, — обняла ее Наташа. — Аборт прошел без осложнений?

— Без, — кивнула Неля, — на мне все заживает как на кошке.

— Вот на этом мы и остановимся. Что ты здорова и родишь ребенка в самом ближайшем будущем. Вот увидишь, у меня легкая рука. Меньше чем через годик у моего сына Ромки родится прелестный двоюродный братик.

— Что такое? Моя жена плачет?

На пороге спальни появился Валера и с укоризной посмотрел на Наташу:

— Сестренка, ты ее ничем не обидела?

— Как бы я могла, — улыбнулась Наташа. — Иной раз женщины плачут от счастья.

— Иди, Наташа, Санек тебя отвезет.

— Он же выпил.

— Выпил. И немало. Но он обещал везти тебя медленно и очень бережно. Приедешь, позвони. Хорошо?

В конце длинного черного коридора был свет. Яркий, ослепительный, манящий. Казалось, там, внутри этого света, ждет легкость и небывалое наслаждение.

С ее ног упадут наконец оковы, которые мешали ей двигаться. Держали на земле. Тяжелую, неповоротливую. Она не могла быстро ходить из-за них, ей трудно было даже дышать. И вот теперь ее ждало освобождение.

Но нет. Ее грубо вырвали из этого наслаждения. Швырнули обратно, на жесткую раскаленную койку, где она теперь и металась так, что ее держали за руки.

Время от времени ее донимали звуки. Кто-то кричал:

— Уйдите, сюда нельзя посторонним!

Кто-то плакал таким знакомым и родным голосом:

— Наташенька, родная, не уходи!

Еще говорили сухо и официально:

— Ничего не поделаешь, травма слишком серьезная.

И совсем уже тихо, издалека:

— Она умирает?

И почти сразу вместе с этим наступила чернота. Но какая-то странная. Как будто Наташа существовала отдельно от остального мира, никак на него не реагируя.

Ее куда-то несли, потом везли, а в ее голове лишь лениво ворочалась мысль: на кладбище везут, что ли?

А потом вдруг все это кончилось. В голове ее послышался будто щелчок, лопнули в ушах пробки, которые пропускали в голову звуки будто сквозь вату. И первое, что она услышала, оказался звук работающего двигателя. Где-то неподалеку, похоже, работала бензопила.

Не то чтобы она работала очень громко, звук был монотонный и даже усыпляющий, но Наташа слышала его очень отчетливо.

Она не ощущала себя ограниченной каким-то небольшим пространством. То есть стенками гроба. Значит, не умерла?

Попробовала осторожно пошевелиться, как Гулливер, спутанный веревками лилипутов, — ничто ее не держало.

Но при этом веки оказались такими неподъемными, что открыть их было тяжким трудом. Наташа не стала и сопротивляться этой тяжести. Тем более что с каждой минутой голова ее становилась все яснее.

Первый образ, который возник в опустошенной голове, был почему-то Тамарой Пальчевской. Наташа вспомнила даже, что теперь она уже и не Пальчевская, а фамилия ее… Нет, фамилию вспомнить Наташа все же не смогла.

— Ты все-таки не умерла? — удивленно поинтересовалась Тамара. — Ну, Рудина, ты даешь! А я думала, уже все…

— Уйди, я не хочу тебя видеть! — прикрикнула Наташа, и Тамара исчезла.

«Ребенок! — вдруг ворвалась в сознание мысль. — Где мой ребенок?!»

Разбитая, неподвижная, она вдруг обрела невиданную силу, которая могла бы поднять ее с больничной койки и потащить куда-то, где держали ее маленького неродившегося сына. Или родившегося?

— Где мой сын?!

— Успокойтесь, — сказал кто-то незнакомым голосом, — ваш ребенок жив.

И в тот же момент ее неподвижное одеревеневшее тело вдруг стало ощущать себя в точке, куда как раз в это время мягко вошла игла шприца.

Собравшийся было отправляться на выручку к своему сыну организм притих, как бы прислушиваясь к тому, нужное лекарство вводили в вену или нет, и это оказалось для нее так тяжело, что она опять впала в беспамятство, но уже с желанием прийти в себя и больше не думать про свет в конце коридора, там, откуда не возвращаются.

Следующий раз Наташа проснулась среди ночи с каким-то обостренным слухом. Словно остальные части тела еще находились в приторможенном состоянии, а уши уже стояли торчком, как у волка, услышавшего погоню.

Почему она решила, что это ночь, еще не открывая глаз? Потому что было очень тихо. День отличался звуками и суетой вокруг нее: шуршала материя, скрипели подошвы.

Но вот и здесь появился звук, который при отсутствии других звуков воспринимался особенно отчетливо: в палату — она отчего-то знала, что это палата в больнице — кто-то лез.

Она слышала, как поскрипывает под осторожной ногой обитый снаружи жестью подоконник, потом чья-то рука толкнула створку окна, и в палату потек прохладный воздух.

Неужели это пришли по ее душу?

Огромное количество детективов, прочитанное ею в декретный период, давало себя знать. Внутренний голос, съежившийся от страха, тщетно пытался припомнить, кому Наташа перешла дорогу до того, как попала в больницу.

Вот почему она знала, что это больница: в редкие минуты просветления сквозь полуприкрытые ресницы она видела белые халаты врачей и медсестер. Собственно, не только белые, случались зеленые и синие, но это была именно спецодежда медиков.

А почему вообще она боится открыть глаза, а только слушает, и все? Открыть глаза ведь ей ничего не мешает. Но к тем маниакальным страхам преследования, что в ней проснулись, оказывается, прибавился еще один страх: боязнь слепоты.

Тут она противоречила самой себе. Ведь сквозь полуприкрытые глаза она все же что-то видела. Те же белые халаты; почему же, открыв глаза, она ничего не увидит, кроме постоянной черной ночи? Даже если это будет наполненный звуками день.

Между тем возня в палате продолжалась.

Громким шепотом мужчина — а голос был точно мужской — сказал:

— Нелинька, ты иди, а я посижу. В шесть утра меня сменишь. В соседней палате есть пустая койка.

— Хорошо, Валентин Николаевич, в шесть я буду на месте. Мне муж часы с будильником дал, надеюсь, не подведут.

Валентин Николаевич! Глупость-то какая. В ее жизни был один Валентин Николаевич, но он остался где-то в прошлом. Затерялся в недрах времен. Но это уже фраза не из детектива — из фантастики.

Она осторожно приоткрыла глаза. На взгляд человека, который сидел у ее постели и выжидающе смотрел на ее лицо, лишь дрогнула ресницами.

— Наташа! — шепотом позвал он, но лежащая не шевелилась.

Он не догадывался, что она сфокусировала на нем взгляд и потихоньку наблюдает.

Валентин! Как странно, вот так, проснувшись, увидеть его у своей постели. Но почему он лез в окно? Она что же, лежит в какой-нибудь тюремной больнице? Может, она кого-нибудь убила и теперь ее держат здесь… Но тогда на окнах были бы решетки и он бы не смог вот так спокойно сюда влезть.