В твоих глазах - Амабиле Джусти

Поэтому отвечаю ему тихим голосом:

— Хорошо, но только на несколько дней.

— Только на несколько дней.

— А пока я буду спать на диване.

— И мы установим время для принятия ванны.

— И я не хочу, чтобы ты готовил для меня, — заявляю категорично.

— Не буду.

— Окей.

— А теперь поставь это растение и отдохни.

— Её зовут Шилла.

— Скажи Шилле, чтобы она немного поспала, а сама ложись на диван. Что бы ты ни сделала вчера, это тебя сокрушило.

— Могу сказать то же самое о тебе.

— Видимо, мы любим хорошо проводить время.

— Можно и так сказать.

Мы смотрим друг на друга, как бы взаимно провоцируя. Затем Байрон берёт ледебурию и ставит её у окна, в прямоугольнике оранжевого солнечного света. Затем, молча, идёт к лестнице и на этот раз исчезает наверху, не добавив ни единого слога.

Глава 16

Такую войну испытывали поэты, слагая полные страсти стихи? Ощущали эти муки души и тела? Это кровоточащее желание прижаться к ней, сказать ей: «останься сейчас, потом и навсегда», которому мешает обязанность быть отстранённым, холодно вежливым и даже немного засранцем?

Возможно, да, а может быть, и нет. Байрону было нелегко.

Ему хотелось спросить её, что случилось, почему, как и когда она потеряла работу, почему, как и когда покинула свою квартиру.

«С кем ты была весь день?

Чем вызвана эта почти трупная бледность?

И самое главное — почему ты пришла ко мне, глаза цвета морской волны?»

Франческа показалась ему ещё более хрупкой, более томной, ещё более беспомощной и соблазнительной. Изабель не казалась ему соблазнительной даже в самые нежные и уязвимые моменты своей жизни.

Он должен был устоять, унять в себе голодную грубость, вытащить наружу уважаемого профессора, который задавал на экзаменах каверзные вопросы, не спал со своими студентками и не принимал их в своём доме.

Ладно, по последнему пункту Байрон уже проиграл, но по остальным не собирался терпеть поражение.

Поэтому он постарался сделать вид, что в квартире её нет.

Он отдохнул пару часов и отправился в университет.

Франческа пришла вскоре после него и села в один из последних рядов. Серьёзному профессору очень хорошо удавалось не замечать её.

Эта решимость длилась так недолго, что выглядела гротескно. Через пять минут в лекционный зал вошёл Эрик, — дерзкий, молодой, с улыбкой в тридцать два зуба, — огляделся и сел рядом с Франческой.

Они разговаривали друг с другом, пожали руки и поцеловали друг друга в щёку. Потом Эрик остался рядом с ней, такой молодой и полный света, что ослеплял Байрону разум.

«Успокойся, читай лекцию и плюнь на них».

Нелегко было напускать на себя обычный вежливый академический вид, говорить о поэзии, читать романтические стихи Леонарда Коэна, когда хотелось швырнуть книгу в аудиторию, перелезть через ступеньки и ударить этого урода.

Ревновать и быть готовым вступить в драку стало новым, совершенно неизведанным опытом. Такого с ним ещё не случалось. Этот варварский порыв застал Байрона врасплох, и он не знал, как с ним справиться. Он определённо не мог сделать то, что хотел, поэтому, надеясь отвлечься, сосредоточился на бёдрах студентки с ресницами-щётками, выставленными в первом ряду.

Однако такое внимание привело к нежелательному результату. После лекции, когда он возвращался в свой кабинет, чтобы не преследовать удаляющихся вместе Франческу и Эрика, к нему в кабинет вошла студентка. Она закрыла дверь и прислонилась к ней с видом человека, который собирается прыгнуть к промежности его брюк.

— Откройте дверь, — приказал Байрон, раскладывая на столе книги и журнал.

— Мне показалось, что сегодня мы многое прояснили друг для друга, — пробормотала девушка. — Эти строки Леонарда Коэна как нельзя лучше подходили к ситуации:

Я слышал мужчину,

Кто произносит слова так красиво,

Что стоит ему их только выговорить,

Как женщины отдаются ему.

— Именно так, профессор Лорд. Вы читаете стихи так, что…

— Откройте эту дверь. — От его тона, который был не только приказным, но и откровенно грубым, студентка вздрогнула.

— Мне показалось, что…

— Прошу прощения, если навёл вас на неверные мысли. Я не произношу слова красиво и не жду, что женщины будут мне потакать. Особенно студентки.

Собираясь ответить с издёвкой, девушка прищурила голубые глаза.

— Но как странно, люди говорят обратное, — заявила она. — Не то чтобы вы выглядели святошей. Короче говоря, посмотришь на вас, а потом послушаешь, как поёте в своём клубе субботним вечером в образе сексуального демона, и не подумаешь, что будете брезгливым в присутствии красивой девушки. В прошлом году даже ходили слухи… Поговаривали, что в этом самом кабинете, по вечерам, вы проводили интересные дополнительные занятия.

Байрон старался сохранять спокойствие. Воспоминание о трёх встречах (и не одной больше), с девушкой, которая, не по своей вине, способствовала ускорению падения Изабель к тотальной потребности в уничтожении, заставило его почувствовать себя так, будто он ступал по ковру из тлеющих углей, а не по Тебризскому с красными и золотыми арабесками. На самом деле все их тет-а-тет происходили вечером, после захода солнца, когда факультет был безлюден, но, видимо, не настолько пуст.

Тем не менее проявить язвительное возмущение было единственно возможной реакцией.

— Если доверять таким вещам, то не будет времени заниматься ничем другим, — с видимой естественностью сказал Байрон. — Удивительно, что слухи появились только в прошлом году, а не раньше. Болтовня — это зевок скучающих имбецилов. В любом случае, если у вас нет вопросов, относящихся к курсу, можете идти.

Студентка, с красным лицом и гневом того, кто считает позор быть отвергнутой худшим, что может испытать женщина в жизни, боевым шагом вышла из кабинета.

Байрон рухнул в кресло с высокой спинкой. Теперь всплыла и эта чёртова история. Не то чтобы он удивился — всё равно, что-нибудь бы да и сказали, даже если ничего не произошло. Молодой, симпатичный профессор, который к тому же чередовал трезвую академическую жизнь с вампирской ночной жизнью, состоящей из рок-музыки и кожаных курток, стал бы объектом сплетен, даже если всегда вёл себя безукоризненно. В каком-то смысле Байрон был благодарен той бунтарской ауре, которая, конечно, подвергала его большему риску дурных слухов, но в то же время создавала столько фальшивых, что единственный настоящий мог спокойно таиться там незамеченным.

Лучшее место, где можно спрятать дерево, — это лес, — гласит известная еврейская пословица.

Он надеялся, что этот лес сможет скрыть от посторонних глаз и тот факт, что он гостеприимно принимает студентку в своём доме. И прежде всего Байрон