Фэй Уэлдон - Худшие опасения

Александра заезжала к матери в субботу днем, чтобы повидаться с Сашей. Она рассчитывала, что Нед, как обычно, привезет сына на выходные в Лондон, и они проведут эти дни, за вычетом субботнего вечера, все вместе, по-семейному. Но Нед отвез Сашу к Ирэн еще в четверг, сославшись на то, что страшно загружен. Вернулся домой и спустя два дня, около полуночи, скончался на десятой минуте «Касабланки».

— Но я хочу, чтобы Саша был здесь, со мной, — сказала Александра. — Это же мой ребенок. Я без него не могу.

— Не спорю. Ты без него и правда не можешь, но что нужно самому мальчику? Жизнерадостная мама, налаженный быт и хороший присмотр, пока ты на сцене. Я его у себя подержу, пока у тебя все не утрясется. Не возражаешь? Его интересы важнее твоих.

— Но я должна сказать ему о смерти отца, — возразила дочь.

— Куда спешить? — вопросила мать.

— Разве с такими вестями тянут? — не сдавалась Александра. — А если он как-нибудь стороной?..

— Не узнает, пока не научится читать газеты, — отрезала мать. — Я-то ему точно ничего не скажу.

Александра припомнила, что от нее самой смерть отца скрывали не меньше недели, пока Ирэн набиралась мужества. Александра до сих пор не простила этого матери. А теперь такую же судьбу готовят Саше.

— Ну хорошо, — сказала Александра. У нее не было сил на пререкания. Может быть, завтра, переговорив с Хэмишем, она просто съездит в Суссекс и заберет Сашу. Правда, его няня Тереза еще не вернулась из отпуска — ну да не в Терезе счастье.

По-видимому, в следующий вторник Александре так и не удастся вернуться на сцену. В принципе — чисто гипотетически, конечно, — она могла бы вообще не возвращаться. Неустойку с нее вряд ли потребуют — не те обстоятельства. Найдут другую Нору — скорее всего, Дэзи Лонгрифф, которую уже временно ввели в спектакль. «А ведь в адресной книге Лонгрифф значится между Линден и Луддами», — почему-то подумала Александра.

— Александра, — сказала Ирэн. — Не хотелось бы тебя зря волновать, ты и так переволновалась: но как-то у вас тут все странно.

— Что? — переспросила Александра. К усталости добавилось раздражение. Ирэн — как водится у матерей, чья собственная личная жизнь далеко не безупречна, — была убеждена, что Нед изменяет ее дочери. Александра много раз пыталась ей втолковать, что в наше время дружба мужчины с женщиной может и не иметь никакого сексуального подтекста, но Ирэн даже слушать не желала.

— Эбби тебе во сколько позвонила?

— В шесть утра, — сказала Александра. — Отсюда. Я только через два часа оправилась от потрясения, поехала сюда одна, а зря — по дороге кончился бензин. Добралась лишь к полудню. Всего на несколько минут разминулась со «скорой», которая его увезла. Это было ужасно.

— Бедная моя Алли, — произнесла Ирэн тем сочувственным материнским тоном, от которого даже в лучшие времена Александре хотелось взвыть в голос. — Какая же ты недогадливая. Что делала Эбби в «Коттедже» в шесть утра? А скорее даже полшестого, ведь тебе она позвонила во вторую очередь, после того, как врача вызвала, верно?

— О Господи, — простонала Александра. — Я-то откуда знаю. Грибы собирала; решила оставить для Неда перед дверью съедобные дары леса. Водила студентов посмотреть на английский рассвет. Или позвонить понадобилось: студенты вечно en crise[3]. Какая разница.

— Детка, — отчеканила Ирэн. — Ты, как страус, прячешь голову в песок.

Александра швырнула трубку на рычаг. Телефон тут же заверещал вновь.

Раздался голос доктора Мебиуса:

— Миссис Лудд, я уже несколько часов не могу к вам прозвониться. Сначала никто не брал трубку, потом было занято. А час уже поздний.

— Всегда можно подождать до утра, — выпалила Александра с горячностью, которую по-хорошему следовало бы приберечь для разговоров с матерью. — Куда вы спешите? Когда человек умирает, это надолго.

— Я беспокоился о вас, — процедил доктор Мебиус. — Я не видел вас с тех пор, как умер ваш муж.

Доктор Мебиус заведовал местной государственной клиникой. Он слыл милейшим человеком и плохим диагностом, истово верил в целительную силу плацебо, с одинаковым жаром рекомендовал то акупунктуру, то хирургическое вмешательство, прописывал то йод, то йогу. Неизлечимые больные обожали доктора Мебиуса и надеялись отойти в мир иной именно под его присмотром. Он верил в загробную жизнь и не стеснялся молиться.

— Мне не помешала бы пачка снотворного, — сказала Александра. В ванной, в шкафчике с лекарствами она отыскала коробочку, но та была пуста. А ведь оставалось, как минимум, восемь таблеток. Наверно, Нед выпил, пока она была в Лондоне.

— Не самая лучшая мысль, — возразил доктор Мебиус. — Липовый чай столь же эффективен и к тому же щадит печень. Я хотел вам сказать, что пришел протокол вскрытия. Обширный инфаркт миокарда — говоря по-простому, разрыв сердца. Как мы и предполагали. К сожалению, в лаборатории сделали только половину того, о чем я просил, так что тело пришлось отправить туда вновь. С формальной точки зрения я должен был вначале спросить вашего разрешения, но машина мистера Лайфута все равно возвращалась в лабораторию без груза…

— Вы не хотели упустить случай, понимаю, — сказала Александра. — Но если мой муж умер от разрыва сердца, что еще вас интересует?

— Тут дело в другом, — сказал доктор Мебиус. — Патологоанатомы проявили халатность. Я с самого начала просил их сделать срезы мозга — были подозрения на инсульт. Лаборатория не вправе сама решать, делать это или нет. Но они облегчили себе работу. А вы все равно уже попрощались с усопшим.

— Нет, не попрощалась, — сказала Александра.

— Ах вот как, — осекся доктор Мебиус. — Мистер Лайтфут сказал, что вы приезжали в морг.

Александра нашла вполне вероятным, что мистер Лайтфут прав. Где уж ей судить? Ведь покойному она никто — всего лишь законная жена.

Едва доктор простился, Александре вновь позвонила мать.

— Не бойся, я не обиделась, — сказала Ирэн. — Я знаю, ты очень расстроена. Тебе тяжело обсуждать эту тему. Но почему ты сама не спросила Эбби, что она делала в «Коттедже» в пять утра?

— В шесть.

— Полшестого, — смилостивилась Ирэн. — Ну? Вполне логичный вопрос, правда? Ты подсознательно игнорируешь то, что лежит на поверхности. Более того, ты игнорируешь даже сам факт того, что ты что-то игнорируешь.

— Хорошо, я вообще все игнорирую. Бог с ним! — отрезала Александра. Мир, где Нед был жив, и мир, где его не стало, разделялись такой четкой границей, что любая попытка установить между ними какую-то логическую связь казалась кощунством. «А потом Нед умер» — по столовой точно цунами прокатилось, бесцеремонно расшвыряв привычные мелочи и безделушки, сокрушив и изломав всё на своем пути. Попытки восстановить детали, пусть даже самые маловажные, — это неуважение к покойному. Успел ли он испытать страх? Или это случилось слишком внезапно? Хватал ли он ртом воздух? Оглянулся ли по сторонам, выискивая взглядом хоть кого-то, кто поможет, — и не увидел рядом жены? На десятой минуте «Касабланки»? Чем так могла разволновать его «Касабланка»? И обязательно ли волноваться для того, чтобы у тебя стало плохо с сердцем? Или сердце останавливается само собой? Видеомагнитофон Нед выключил сам; может быть, вскочил и принялся бродить по комнате, чувствуя: что-то неладно, искал, где воздух посвежее?